Андрей Меркулов - Крылья земли

Ему очень хотелось, чтобы здесь все люди нравились с первого взгляда. Может быть, потому, что больше других ему нравилась Мария Васильевна. И он, когда оставался один, все время вспоминал ее смех и ее темные, чуть лукавые глаза, мягкий изгиб бровей и ее привычку чуть сдвинуть брови, когда она сердится; но не это было в ней самое главное. С каждым днем он все больше чувствовал, что ему ее надо видеть и надо слышать ее голос; и, очевидно, это было в ней лучше всего. Все, что она делала, — как смеялась, носила платье, говорила о самом серьезном или просто о пустяках, — все в ней нравилось. Трудно было только то, что он не мог ей сказать ничего серьезного: он знал, что все равно они скоро расстанутся и что она любит мужа. Пускай. Счастье может быть и не в этом. Глядя на нее, он чувствовал, что одиночество его кончилось. Одни привозят из Крыма шкатулки из ракушек или тросточки с подписью: «Привет из Ялты», а он, Северцев, привезет внутри себя освобождение от горя, которое на долгие годы сковало как параличом, сделало его слишком суровым, труднодоступным другим людям… Лежа в теплой и густой морской воде, он думал о том, что даже трава, прибитая копытом, снова поднимается к солнцу.

А дни все шли. Как будто бы, на первый взгляд, они начинались и кончались одинаково: купанье, завтрак, снова купанье, обед; потом, когда стемнеет, гулять по дорожкам парка. До самой ночи. Все казалось одинаковым, как будто ничего не случилось.

День шел за днем. Утром над ровным и бесконечным, все больше светлеющим морем вставало солнце.

Утром, проснувшись в своей комнате, Северцев видел прежде всего Солодовникова, который спал на койке напротив. Северцев просыпался рано. Если Солодовников спал лицом к стене, то Северцев, едва открыв глаза, видел его затылок; или же видел его лицо, такое, что оно казалось почему-то прыщавым, хотя прыщей на нем не было… Видеть утром Солодовникова было неизбежно, и Северцев изо всех сил старался привыкнуть к этому.

Северцев вскоре убедился, что больше всего ему не нравилось в Солодовникове именно то, что нельзя определить: что в нем не нравится. Все, что бросалось в глаза, было мелко, несущественно — не этим был особенно плох Солодовников. Конечно, плохо часами валяться днем в грязных носках на кровати; хвастаться своими деньгами, которых привез больше, чем другие; пить вина больше, чем другие, а за обедом капризничать и предъявлять претензии, утверждая, что их обслуживают хуже, чем это должно быть по стоимости путевки. Но не это было хуже всего в Солодовникове. Чем больше Северцев смотрел на него, тем больше он угадывал в нем какое-то крайне циническое отношение к жизни, ко всему вообще — отношение скрытое, но совершенно убежденное. И Северцева все сильнее раздражало: почему он это чувствует в Солодовникове, а другие не чувствуют или просто не хотят видеть?

Северцев был убежден, что Солодовников наедине с собой относится презрительно и насмешливо ко всем убеждениям и принципам, которые дороги Северцеву и другим. Этого нельзя было подтвердить никаким фактом, но Северцев это чувствовал, когда смотрел на Солодовникова.

Иногда все же Северцев спрашивал себя: а какое ему дело до Солодовникова? Почему он должен теперь вместо спокойного и легкого настроения испытывать к кому-то неприязнь? Живет человек, временный сосед во временном общежитии. Детей с ним не крестить. Разъедутся, как и встретились, и не вспомнят после друг о друге.

Видятся только в комнате, на пляже, за обедом, — причем здесь принципы? Но это было не так. Чем-то внутренним, неприемлемым для нормального понимания жизни этот случайный человек вдруг разрушил ощущение единства и полноты мира, которое было теперь так необходимо Северцеву… Присутствие Солодовникова было похоже на больной зуб, о котором трудно забыть, даже если хочешь.

«В чем дело? — спрашивал себя Северцев. — Допустим, я сразу могу определить, что он скотина, а может быть, и мелкий подлец; но ведь он никого не убил, не ограбил, его даже нельзя публично осудить за взгляды на жизнь, которых он вслух не высказывает. Значит, я должен терпеть его рядом с собой. Но почему это так? Почему надо терпеть и не подавать виду, когда один из нас по многим жизненным убеждениям совершенно исключает другого?»

И он вспоминал все, что давало возможность судить о жизненных убеждениях Солодовникова. Эти убеждения выражались у Солодовникова в пальцах. Все, что ему нравилось, он старался прежде всего определить на ощупь: он трогал одеяла, тарелки в столовой, рубашки у соседей по комнате, если эти рубашки ему нравились; даже когда Солодовников купался, казалось, что он не плавает в воде, а только трогает море на ощупь, действительно ли оно стоит столько за метр, сколько было заплачено за него по путевке.