Андрей Меркулов - Крылья земли

Он подумал о том, что когда бываешь разведчиком на войне и ползешь по снегу навстречу пуле, то никогда не думаешь об этом, но только знаешь, что все это лежит за спиной: и школа, где ты был учителем, и та Россия, через которую ехал и смотрел на поля с созревающим хлебом, и курорты Крыма. И точно так же люди приезжают теперь сюда и бродят по Крыму, и входят во дворцы, где фонтаны, сады и статуи, — все, что раньше было для царской роскоши, а теперь доступно всем — и точно так же люди не говорят об этом, а просто все понимают без слов.

Северцев невольно подумал еще о том, что жизнь в Крыму совсем особая; здесь все должно светлеть: приезжая сюда, люди, наверное, оставляют за горой, за перевалом, все житейские мелочи, и склоки, и дрязги и растворяются душой в бесконечной синеве моря… Все становится лучше. Море и счастье лечат душу. Здесь, у этого моря, Горький создал свою легенду о Данко.

В это время, когда он думал о Данко и его горящем сердце, они медленно спускались с горы, и фары освещали белые столбики, ограждающие край дороги, и вдруг выхватывали из темноты стволы деревьев или высокую стену нависшего над ними Ай-Петри.

Северцев подружился с геологом Карцевым, с которым они жили в одной комнате и вместе ездили на Ай-Петри. Карцев был ему ровесником, немногим старше тридцати, но у него была бродячая профессия, он повидал уже не мало. Он рассказывал, как ищут камни и как это интересно для того, кто любит бродить с рюкзаком за плечами по большой стране; иногда приходилось подниматься высоко в горы, переходить вброд опасные реки; однажды, когда они плыли по Ангаре, их лодка чуть не налетела на порог, называемый «Чайником» за то, что вода клокочет и кипит вокруг него, и едва не перевернулась.

По вечерам вместе с Карцевым они ходили смотреть, как играют в волейбол на площадке. Игроки здесь собрались хорошие, поэтому не всех брали в команду; но было весело смотреть, как играют другие, а в команде волейболистов были девушки. Карцев тоже не был женат, ему помешала бродячая профессия. Но он говорил, что это дело поправимое. До ужина они бывали на волейбольной площадке, а потом наступала южная ночь, темная и таинственная, — ночь, среди которой распускаются большие белые магнолии, и тогда можно было пойти к морю и слушать, как оно шумит.

Сначала распорядок жизни отдыхающего казался несколько однообразным, но это вполне устраивало Северцева. Он очень устал и теперь мог, наконец, отдохнуть. Только здесь он почувствовал, как устал за последнее время. Может быть, не столько от работы, сколько от своего одиночества.

В комнате, где жили они вчетвером — он, Карцев и молчаливый техник-строитель, любитель шахмат Красильников, — была дверь с балконом; несмотря на запрещение нарушать режим, они уходили по ночам через этот балкон к морю и слушали, как оно лениво шумит в прибрежных камнях, а иногда купались ночью. Прямо под окном перед балконом росли кусты вечнозеленого мирта и большая расцветающая магнолия. За кустами из окон было видно море.

Днем становилось жарко, но к этому можно было привыкнуть.

В ленивом состоянии бездумного покоя, необычном для Северцева, проходили дни. Казалось, что это будет вечно и что больше никуда не нужно торопиться, нечего переживать и принимать близко к сердцу.

Каждое утро ходили купаться; в парке еще сверкала роса, когда спускались к морю, но она высыхала быстро, едва лишь поднимется солнце. Море в этот час было совсем спокойным, оно казалось особенно тихим, и сонным, и ласковым и лениво шевелило волной, едва касаясь берега; каждое утро здесь начиналось таким же тихим и безмятежным, каким оно бывает только в детстве.

После купанья отдыхали в парке — в дальнем его конце, где большие деревья смягчали зной и где у самой скамейки тонкий фонтан, как серебряная шпага, дрожал и переливался в воздухе.

Вечером, когда воздух из прозрачного, чуть белесого в жарком дневном мареве быстро становился смутно-серым и густел прямо на глазах, переходя в ночь с черносиним небом, — уходили гулять по каменистым дорожкам Крыма.

Светлые платья женщин мелькали на тропинках; и была чуть влажная темнота и всегда ощутимое — даже если его не видно — присутствие моря. В этом была особенность южной ночи, отличие приморских городов. Даже не очень искушенному воображению в такой вечер представляются путешествия по океанам, золотые огни далекого порта, какие-то необыкновенные острова, — все то, что самому нельзя увидеть, о чем северяне читают только в книгах…