Андрей Меркулов - Крылья земли

— Ты, мама, бери скорей эту куклу, пока совсем не передумали.

— А тебя тут не спрашивают, — сказала Нюрка, но против куклы уже не стала спорить.

За спасение ребенка Василия наградили орденом. В районном клубе на торжественном вечере его выбрали в президиум и потом попросили выступить и рассказать о своем поступке. Василий никогда не выступал, для него это было очень трудно. Он шел к трибуне по ковру так осторожно, как будто опять по карнизу… Он увидел в зале много людей, это было почти то же ощущение, когда большая толпа вздохнула у него за спиной, как только он вскочил в окошко.

— Я, извиняюсь, если что не так, — сначала сказал Василий и стал осторожно пить воду из стакана.

— Вы расскажите, почему вы девочку спасли, — помог ему кто-то из президиума.

— Работа у нас такая. Если надо, в огонь идешь, — сказал Василий. — Я детишек очень люблю, — объяснил он, — меня они во дворе все знают. Когда меня в райвоенкомате на работу направляли, спросили, приходилось ли огонь тушить… А я вспомнил, как в войну мы школу тушили, где дети остались. Я тогда на всю жизнь наслушался, как они кричат. Я совсем переносить не могу, если ребенок в огне остался. Такое наше дело. Через огонь идешь.

В это время в зале стало совсем тихо, и он почувствовал, что дальше трудно говорить и что говорить ему уже больше нечего. Он посмотрел в зал и увидел Нюрку, он знал, что она сидела близко от него, во втором ряду; на ней было самое лучшее синее платье. И глаза у нее были большие и счастливые. Такие же счастливые, как в тот день, когда он раньше срока вернулся к ней из санатория на праздник Победы. И тогда он понял, что все сумел сказать правильно.

Когда Северцев пришел с войны, он был таким, как будто потерял самого себя и сразу стал намного старше. Иногда ему вдруг трудно становилось с людьми, и тогда он уходил, чтобы не быть на виду, остаться в одиночестве и ходить где-нибудь по незнакомым улицам — только чтобы не говорить ни с кем, не объяснять и не рассказывать, что случилось…

Он очень хорошо помнил день, когда война, как и всех, застала его врасплох: в воскресенье с утра поехали за грибами; высокий сосновый лес с подстилкой из мха и сухих иголок, сквозь которые проглядывали разноцветные сыроежки, чуть слышно шумел верхушками, стоял строгий и таинственный и как будто хранил про себя что-то свое; хотелось навсегда остаться жить в этом лесу, среди сказочной полутьмы, солнечных паутинок, темнозеленого мха и брусники… К полудню вышли на станцию. Там уже знали о войне.

Вскоре он уезжал на фронт; прощались серым туманным утром на перроне; был дождь; сквозь него тоскливо светили пронзительные зеленые и красные огни светофора, и Таня прижалась к новой его шинели; он увидел, что светлые ее глаза, которые так умели смеяться, теперь стали спокойно-строгими и грустными… Такими он видел их до сих пор, особенно это бывало во время бессонницы. Они тогда даже не успели пожениться.

Зимой на Прибалтийском фронте, когда он был в пехотной разведке, земля от сильных морозов заледенела, ветром на прогалинах сметало снег, и поэтому было трудно ползти по скользкому насту в маскировочном халате, все время зная, что из леса, напротив, их могут заметить, а укрыться от пули некуда. А она в это время была в Белоруссии, и там тоже была зима, и резкий холодный ветер, и так же трудно было укрыться на снегу от пули. Даже переписываться было почти невозможно, и много-много дней проходило в неведении друг о друге, пока он не узнал, что она погибла.

В ту ночь, так же как и утром, когда прощались на перроне, шел бесконечный дождь; и снова был сильный ветер, качавший черные клубы деревьев, похожие на фоне зари на дым от пожара, и маленькому самолету было нелегко подняться при таком ветре с аэродрома. Узнав о его несчастье, ему дали на несколько часов самолет. Он был тогда одним из лучших разведчиков фронта.

Самолет, раскачиваясь, шел невысоко над лесом, в темноте; равномерно и утомительно гудел мотор, и дождь тоскливо падал на брезентовые крылья. Его перебросили через триста километров на соседний участок, там он узнал, что она попала в плен и что ее после короткого допроса вывели за околицу и расстреляли С тех пор лейтенант Северцев стал как камень. Ему старались ничем не напоминать о том, что случилось; но если даже по неведению кто-то вдруг задевал за больное, он все равно оставался спокоен и даже не менялся в лице; но с тех пор он совсем потерял понятие страха и понятие милости на войне.