Андрей Меркулов - Крылья земли

— Ну что вы, голубушка, — говорил ей Петр Петрович. — Вам надо и себя пожалеть. Вы совсем уже себя замучили за последние дни…

Он взял Аксенова за руку и отпустил ее. Потом он взял зачем-то градусник с тумбочки Аксенова, который забыли здесь с утра, когда приносили ему мерить температуру: это был обыкновенный градусник, с отбитой верхушкой, заклеенной пластырем, такие есть во всех больницах. Он потрогал этот градусник и положил на место.

— Я больше не могу, — сказала она, ничего не слушая. — Петр Петрович, зачем это так бывает?

— Вам надо отдохнуть. Ему уже не поможешь. Пойдемте ко мне в кабинет, не надо так расстраиваться. Я бы сам с удовольствием поменял бы его с Фоминым. Я так говорить не имею права, но думать могу. Я тоже живой человек, — сказал он сердито и взял ее за руки и повел из палаты.

В это время Аксенова вынесли во двор. Из окна больницы было видно, как его несут, и все стояли и смотрели на него из окон, потому что к нему здесь привыкли и его уже полюбили. Два санитара на носилках пронесли его теперь через весь сад под белой простыней; и падал снег, и падало на него с ветвей зимнее серебро… Оно было таким, каким бывает на окне, когда стекло притуманит мороз, но ты отогреешь его своим дыханием.

Какой-то листок, упавший со стола, когда она открыла дверь, кружась, полетел по комнате; она подняла его, закрыла за собой дверь и услышала сердитый голос:

— Закройте дверь! Не делайте сквозняк.

Она подошла к столу и села так близко, что можно было хорошо видеть друг друга.

— Здравствуй, Зина. Ты мне звонила? — спросила она.

— Да. Как ты живешь?

— Может быть, сразу кончим с делом? Меня ждут.

— Пожалуйста. На вас опять поступила жалоба, — сказала Зинаида Павловна таким тоном, как будто жалобы поступали, как газеты, ежедневно.

— Какая жалоба?

— Вот, посмотри.

Зинаида Павловна протянула ей вырванные из простой школьной тетради страницы, похожие на школьное сочинение с грамматическими ошибками. В сочинении было написано, что в хирургическом отделении Петровской районной больницы творятся невыносимые беспорядки: больных морят голодом, простыни дают грязные, разговаривают с ними грубо, врачи не умеют ставить диагноз, больные умирают главным образом по их вине и скоро умрут все сразу. Больница только по ошибке считается на хорошем месте, и горе тому, кто в нее попал. Внизу стояла подпись.

Екатерина Петровна положила жалобу на стол.

— Это Карбовская, — сказала она. — Очень хорошо, что мы ее выписали раньше времени.

— Так у вас реагируют на жалобы? — спросила Зинаида Павловна.

Екатерина Петровна пожала плечами.

— Зачем ты все это говоришь? Ты же прекрасно знаешь, что здесь просто кляуза.

— Это не кляуза, а сигнал. О том, что у вас зазнались, — сказала Зинаида Павловна.

— Почему ты не пошла проверить, а стала отрывать меня от дела? Больница рядом. Могла бы спросить сама больных, сестер. Они бы сказали, кто такая Карбовская. Поступила с радикулитом и все время кричала, что умирает. Четыре раза писала завещание. Требовала отдельной палаты. Грозила прокурором. Мы ее выписали раньше времени по просьбе тяжело больных.

— Но вы ее простудили. Это факт.

— Она хотела в отдельную палату или в маленький коридор. Дежурный врач не подумал и вывез ее в этот коридор, а нянька забыла закрыть там форточку…

Екатерина Петровна почувствовала, что уже устала объяснять то, что заранее известно. И она вспомнила, что ее ждут больные.

— К больным всегда надо относиться чутко. Даже к таким, как Карбовская. У больных травмированные нервы. Врач должен это учитывать.

— Ты мне это говоришь? — спросила Екатерина Петровна.

— К сожалению, именно тебе. У нас уже вторая жалоба за этот месяц. И мы не имеем права не реагировать на то, что пишут трудящиеся, — сказала Зинаида Павловна.

Екатерина Петровна посмотрела на нее так, как будто увидела только первый раз. На самом деле они были очень давно знакомы, но не любили встречаться.

«За что она меня так не любит? — подумала Екатерина Петровна. — Может быть, за то, что и я ее не люблю? Но я никогда не сделала ей ничего плохого…»

Зинаида Павловна сидела перед ней прямая и непоколебимая, как будто она проглотила что-то очень ценное, о чем знает только она сама. Пожалуй, она постарела меньше, чем Екатерина Петровна. Очевидно потому, что волнений было меньше. Но в лице ее всегда было что-то жесткое и неприятное, как деревянное, и это все замечали.