Михаил Лоскутов - Немного в сторону

Ко всему этому Петя давно привык, так что все это нисколько уже его не трогало.

Они позанимались немецкими спряжениями, потом отец заявил, что желает проверить Петю по древней Греции. Петя покорно встал и вытащил из ранца учебник древней истории. За окном в это время раздался совсем сильный выстрел, и оба они на минуту прислушались.

— Древняя Греция есть одна из прекраснейших страниц истории! — сказал отец дрожащим голосом, раскрывая книгу и усаживаясь в кресло. Он протянул свою длинную руку и похлопал Петю по плечу. — Ты, Петюша, еще не знаешь, что это за прекрасная и благородная вещь! Вот, например, греко-персидские войны… То есть, вообще-то говоря, это скорее не благородная, а, конечно, ерунда собачья — все эти греко-персидские войны. Вернее сказать, собственно, не ерунда, а очень важное и историческое, собственно говоря, обстоятельство…

Запутавшись в словах, он опять вдруг страшно рассердился и вскочил с кресла, снял с носа очки и снова надел их.

— Ты еще мальчишка! Сосунок! — закричал он. — Когда ты вырастешь большой, то тебя не будут интересовать все эти выстрелы, всякие там трах-бах-тара-рах!.. Подумаешь! Вот пойдешь зевать на улицу, а тебя пулей хлоп… и готов! Или пальто снимут. Так тебе и надо: не суйся, куда не следует!.. Читай мне про греко-персидские.

Петя принял в руки книжку. В это время за окном опять глухо бухнуло, и стекла задрожали. Петя и отец переглянулись.

— Это красные, — сказал Петя.

— Врешь ты! — сердито сказал отец. — Никакие это не красные.

— Нет, красные. Я по звуку знаю. Белые — это близко, а те подальше. Наступают.

— Совсем ничего не красные! Ничего ты не знаешь по звуку! Это совсем в другой стороне ударило!

Они заспорили и, споря, подошли к окошку. Здесь они прильнули к стеклу и начали прислушиваться, продолжая спорить почему-то уже шепотом.

По стеклу ползли капли. Какое-то дерево качалось за окошком. Папа встал на подоконник и приложил ухо к самой форточке. Потом он тихонько открыл форточку и пытался просунуть в нее голову. Но это ему не удалось. Он вдруг вспомнил про древнюю Грецию и поспешил прочь от окошка.

— Достаточно! — закричал он Пете. — Нечего глазеть! Подумаешь: красные или какие там — мне это совершенно безразлично. Сегодня стреляют, завтра будут стрелять, послезавтра, год, два, десять. Бах-бах!.. И гимназия десять лет будет закрыта… А вы извольте забыть немецкие спряжения, потом русский язык, потом станешь идиотом, потом — хлоп — пошел с сумой по миру!.. Закрытая гимназия…

Папа умолк, внезапно смущенный своими словами о закрытой гимназии. Он вдруг спросил Петю:

— Директор уезжает?

— Уезжает, — ответил Петя, — с белыми. И инспектор с инспекторшей. И еще Рыбий глаз.

— Какой такой Рыбий глаз? — спросил отец.

— Это у нас надзиратель есть, так называют.

— При чем тут Рыбий глаз! — рассердился папа. — Тут ты знаешь что… — Он в волнении снял очки, протер их и опять надел. — А ты со всякой ерундой суешься! Глаз!.. Ты знаешь, что теперь директор о тебе подумает? Ты на закрытии не был, в последний день, когда директор речь говорил?

— Нет, — сказал Петя. — Ты сам не велел.

— Дело не в том, кто велел, кто не велел! Болван!.. Он подумает, что ты нарочно. Будто ты и рад, что гимназия закрывается, а он уходит с белыми, что мы с тобой только и ждали этого…

— Ну и пусть думает, — сказал Петя. — Он уезжает.

— Почем ты знаешь? Сегодня уезжает, а завтра приезжает!.. Нужно сейчас же пойти туда к нему. Сию же минуту, пока не поздно. Так и так, мол, сказать, что у тебя был флюс. Попрощаться, пожелать всего доброго… Тебе ничего не сделается…

Папа засуетился страшно, вскочил и сразу же принялся надевать пальто. От волнения и спешки руки его никак не могли попасть в рукава, очки падали с носа. Папа схватил с гвоздя Петину шинель и бросил на стол. Сам он принялся надевать чистый воротничок и галстук.

«Действительно, ничего не сделается. Хотя противно идти кланяться Штраубе, — подумал Петя. — Зато побываю на улице».

— Сегодня уезжают, а завтра приезжают. Ничего не знаем, что еще будет, — бормотал отец, борясь с рукавами. — Вызывает тебя после возвращения и говорит: «Так, молодой человек. Вам, значит, больше нравится красная школа?..»

Он одернул на Пете шинель и осмотрел его.

— Фуражку наденешь форменную. Будешь идти по городу — пусть все знают, что ты гимназист… Мы идем с визитом к директору. Молчать! Ты чувствуешь себя гимназистом и вовсе не ожидаешь никаких этих красных! — сказал он громко, чтобы слышали соседи. — Может быть, щеку подвязать, чтобы видно было, что флюс был? Как звать-то твоего этого Штраубе?