Михаил Лоскутов - Немного в сторону

Некоторые скептики, конечно, говорили, что все здесь — обман. Они заявляли, что тут обычный цирковой трюк под названием чревовещание: сам артист говорит сперва своим обычным голосом, а потом, когда собака открывает рот, он отвечает за нее другим голосом. На этом понемногу все начали успокаиваться.

Но не такой был мальчик Витя Храбрецов: он решил выяснить тайну до конца. Когда доктор уезжал, он шел за ним и его собакой до самого вокзала.

— Олстон! — кричал он ей. — Скажи два слова.

Но собака молча, понурив голову, шла за доктором.

— Олстон-Мабуби! Это я, Витя Храбрецов. Мы с тобой разговаривали в театре.

Собака молчала. Доктор не оборачивался.

Витя бросил собаке кусок хлеба, чтобы посмотреть, нет ли у нее во рту говорящей машинки. Она не взглянула на хлеб. Тогда он кинул в нее камень, чтобы она выругалась. Она молчала.

Наконец, когда доктор Каррабелиус влезал в вагон, она посмотрела на Витю Храбрецова, покачала головой и сказала:

— Ты очень плохой ученик, пионер и мальчик. Во-первых, нехорошо швыряться в собак камнями. Во-вторых, ты пропускаешь занятия, как лентяй. И, в-третьих, говорящих собак никогда не было, нет и не может быть.

И, пожалуй, она была права. Как вы думаете об этом?

Белые уходили из города, когда на дворе стояла мерзкая погода: мокрый снег, дождь и ветер, споря друг с другом, бились в окна. Петя Толстомосов помнит себя сидящим в неуютной комнате, оклеенной рыжими обоями, неуклюжую фигуру отца, предвечернюю темноту в пустых углах, ободранное кресло. Он помнит тревожные отблески за окном, напоминающие молнию: точно кто-то пытался в этой несусветной слякоти и никак не мог зажечь отсыревшей спички…

Гимназист Петя Толстомосов прислушивался к звукам, долетавшим из города: то далекие удары орудий, тяжелые и глухие, легонько сотрясали мокрые стекла окна, то грохот многих колес по мостовой, то быстрый цокот всадника, промчавшегося где-то куда-то. Куда?.. Все эти и многие другие совсем уже непонятные звуки были неопределенны, но тревожны. Они говорили, что в городе происходит что-то любопытное, что-то менялось, что-то происходило как бы в самой атмосфере города невидимо, но ощутимо, так, что нельзя было спокойно сидеть на стуле.

Петя смотрел на мокрое, слезящееся окно и думал о том, что он уже не гимназист Петя Толстомосов, а просто мальчик Петя Толстомосов, о том, что гимназия закрыта и неизвестно, что будет вместо нее, о том, что директор Штраубе уезжает сейчас с белыми, под дождем, с зонтиком, на извозчике. Нет в городе директора, нет гимназии, нет властей, и Петин отец уже не почтовый служащий, а просто папа, потому что все учреждения закрыты, они не существуют. Письма не отправлялись, поезда не шли, больные не лечились, даже церкви не служили. Обыкновенная жизнь закрылась, и происходила необыкновенная — это было даже слегка приятно. Но некоторые предметы продолжали существовать, например, геометрия, немецкий язык, древняя история: с ними ничего не случилось, несмотря на все события в мире.

Белые уходили из города, а Петя спрягал немецкие глаголы. Он сидел, выпрямившись, перед отцом, отвечал на его вопросы и никак не мог понять, для чего сейчас все эти далекие и не имеющие отношения к делу вещи: датив, аккузатив, потрепанный учебник Глезера и Петцольда, измаранный чернилами, сердитое отцовское лицо, старые сломанные очки на его носу.

Отец расхаживал по комнате из угла в угол, потрясая книгой.

— Их мусс, ду мусст, эр мусс! — выкрикивал он сердито и так громко, точно хотел, чтобы его слышал не только Петя, но и многие другие. — Твой отец не закончил среднего образования не потому, что он был невежда, а из-за нужды! Его сын не должен выйти неучем… Эр мусс! Он долженствует. Я долженствую, ты долженствуешь, он долженствует. Белые, красные, зеленые — тебе до этого нет никакого дела! Ты долженствуешь, милый мой, непрерывно продолжать свое образование…

Петя продолжал свое образование. Он тоскливо вертел в руках карандаш и мучительно пытался вникнуть в смысл произносимых отцом слов. Мысли его непрерывно обращались к окну, а оттуда выбегали на улицу и начинали путешествовать по городу. Чтобы не отвлекаться, Петя старался все время смотреть на потолок. Там слышались возня и шум передвигаемой мебели. Это верхние жильцы Дорреры тоже собирались уезжать. Они укладывали дорогую посуду, перины, книги, шубы, бронзовых ангелов в гостиной. «Интересно: возьмут ли они с собой сибирскую кошку Китти? Нет, конечно, это было бы глупо — брать с собой еще кошку…»