Виктор Лихоносов - Когда же мы встретимся?

Егор покраснел и, чтобы как-то спасти себя, сказал равнодушно:

— Зачем она тебе…

— Вот именно!

Из того же Татищева, где летом они раскрыли друг другу свою молодую мечтательность, К. прислала ему письмо в конце января, — не письмо, а звонкую горькую обиду. В Татищеве ей так ясно представилось, что любовь ее завершает свой круг. Сон кончался. Снег по самые крыши, свежее солнце за лесом, жители в валенках и полушубках, узоры на окнах создали ей другую, не ту, что летом, деревню, и оттого, что она была одна, виноватым оказалось все, даже это место. Она привезла с собой письма Егора, от первого и до последнего, и робела перечитывать их: там столько любви!

Захотелось высказать ему все, освободиться! Пусть же знает!

Уже не одна древнейшая банальность вспыхнула за короткие месяцы как святая правда, банальность, которая из книг, из чужого опыта перебралась в правду твою: «небесная любовь», «не могу без тебя жить», и вот еще: «ты разбил мое сердце». К. упрекала и тут же просила прощения, расставалась и умоляла не уходить от нее.

Следом она отправила второе письмо, которое начиналось нежно и просто:

«Ты сердишься? Мне уже легко, я тебя люблю. Ты был мне назначен. Да?»

Егор был пуст, спокоен и понимал: помочь можно кому угодно, но не К. Надо уж жить вместе — и все, иное — лишь временное утешение. Но вместе с нею он жить не хотел даже в мечтах. Все куда-то ушло, смирилось, снова жизнь выбилась из единственного круга, и казалось, что жить по-старому, без сказки, в собранном своими руками доме, возле детей и верной жены, можно и нужно.

Короткая любовь-встреча хоть раз, но ослепляет многих. Не так ли чуть не сломила любовь Никиту на нервом курсе? Его девочка жила в чужом доме за Москвой, страдала по нему, а он прогнал потому, что она отстраняла последнее и, значит, по его наивности, недостаточно любила. И они растерялись навсегда, он ее вспоминал, она ему снилась и после его женитьбы, ему хотелось где-нибудь взглянуть на нее случайно и возродить в душе былой праздник нежности и надежд. И вот он писал Егору недавно: совсем ее забыл, и на сердце ничего не сбереглось, ну ничего вовсе! Чувство навеки исчезло, и непонятно, зачем оно было? Так и у всех.

Егор понимал, перебирая дни своей неосторожности, что потерял тогда голову, в один миг отрекся от всего, что было его жизнью столько лет. И как-то он встал утром с тягостным настроением; ничего больше не надо: ни писем, ни воспоминаний. Но потом развеялся, и к вечеру он опять любил ее и звал к себе. Взял и поехал к ней. Но поехал не в Ярославль прямо, а в Татищев-погост, где они были счастливы. В автобусе у окошка смотрел на снежные поля и беседовал почему-то не с нею, а с Дмитрием. «Помнишь, у Пушкина: «По той дороге теперь поехал я…» У каждого свое. Я знал, что когда-нибудь поеду без нее, но чтобы так скоро? Всякая мелочь на дороге связывает меня с ней. Закрываю глаза и говорю: «Не могу жить без тебя!» Жду ее — появится за окном у стога, на холмике, на развилке, а ее нет. Чтобы успокоиться, начинаю искать червоточины в ее характере, злиться на ее разговорчивость в обществе; на то, что сразу же после моего первого отъезда из Ярославля она пошла в ресторан с человеком, которого полюбила в четырнадцать лет». Тут мысли изменяли, перескакивали на другое, на то, например, как он всегда мечтал жить в деревне, в глуши, а потом — опять она, она, она. Жить бы с ней всегда, он уже видел себя отъезжающим к ней, только не в ее город, а куда-то в сторону, где никто их не знает. Это как во сне. И вдруг казалось, что им подошло бы любить друг друга только так: встречи, разлуки, письма, тоска. Рядом они измучат друг друга, и при ней, такой понимающей его в тонкостях, он потеряет свою вольную волю, которую имел всегда. В чудесной этой женщине он предчувствовал что-то незаметное, что выявилось бы постепенно и погубило его окончательно. Да и сама К. сказала ему в третью встречу: «Даже если бы мы были свободны и все прочее, я бы не нарушила свой статус. Я тоскую, но знаю свое место, и ты, к тому же, определил мне его в своих мечтах, помнишь? Мне так лучше».

Из Татищева он послал ей телеграмму: «Я здесь».

Вечером она была возле него.

Стоял жуткий мороз.

Но того, что снилось по дороге и что здесь же колдовало над ними летом, уже не было.

— Почему ты была так болтлива? — выкрикнул Егор, когда в Ярославле они пришли из гостей. — Когда ты болтаешь, ты знаешь на кого похожа? На девку!

К. вздернулась и выскочила на кухню. И тут же вошла.