Руслан Тотров - Ритмы восхода

— Опустить? — спросила она, догадавшись. — Мне как раз к почте идти.

— Да, да, — сказал он. — Если тебе по пути.

И она же через семь дней принесла ответное письмо. Он мельком взглянул на конверт, ожидая увидеть штамп «По данному адресу не проживает», или «Подлежит возврату», или как там это бывает, чтобы снова сесть вечером за стол, собрать по букве, по слову, переписать начисто, заклеить, отправить по какому-нибудь полузабытому довоенному адресу, и получить свое письмо обратно, и послать новое. Но штампа «Подлежит возврату» не было — писала троюродная тетка:

…«поезд остановился на какой-то станции. Лена пошла за кипятком, а Ире и Саше велела не трогаться с места, сидеть в вагоне и ждать ее. В это время прилетели самолеты и стали сильно бомбить. Все кругом горело и рушилось. Сашенька держал Иру за руку и не отпускал от себя. Все стали прыгать из вагона и прятаться, кто куда мог. Иру и Сашу тоже схватили и унесли. Было очень много жертв, а немцы продолжали бомбить и бомбить, улетали и возвращались, и так весь день. А вечером детей посадили в машины и повезли. Потом посадили в поезд. Привезли в Актюбинск, в детский дом. Саше хоть и было всего пять лет, но он знал и фамилию свою, и отчество, а про Иру сказал, что она его сестра, и не позволил разлучать их. С тех пор про Лену ничего не известно, а я куда только не обращалась, но все напрасно. А Ира и Саша нашлись четыре года назад и прожили у меня два года, пока не кончили школу. Хоть Саша и старше на три года, но он отстал, и они закончили с Ирой вместе. О тебе мы ничего не знали и считали тебя погибшим, и объявиться тебе нужно было раньше, не мучать нас неизвестностью. Да и мне было трудно с ребятами, потому что я старая и сил никаких нет. Теперь-то легче, оба в институтах. Жалко, что в разных, они всю жизнь не разлучались и поэтому очень дружные. Очень я радуюсь, что ты объявился, Коля, и для ребят это радость большая. Они пока ничего не знают»…

Он прочитал письмо на крыльце и долго сидел на ступеньке, поняв вдруг, что никогда не думал о детях отдельно, только через нее, как само существование их связывал с нею, и все его запросы были о троих — о Лене, и Ире и Саше, — но искал он ее и не представлял себе, что может быть отдельно она, или отдельно дети… Потом, много позже, когда стемнело и началась ночь, он встал со ступеньки и спросил Веру:

— Признают они меня, как ты считаешь? — он сказал «признают», именно так, как сказала бы сама Вера, если бы заговорила об этом.

— Пусть едут, — ответила она. — Напишите.

Они приехали в начале августа, вечером, а жили они теперь в разных городах, но приехали вместе, одним поездом, значит, договорились встретиться заранее, и уж, конечно, вдвоем им было легче, но не ему с двумя. Когда они сошли с поезда, он сразу, будто колыхнулось сердце, узнал их, а было это на станции в двадцати километрах от поселка, и он долго шел по пустой платформе, весь скованный и неуклюжий от волнения; ноги ступали сами собой, как могли, и он видел только два лица, ищущих, потом обращенных к нему, и словно через вечность потянулась его рука, и, поздоровавшись, как что-то стыдное, он спрятал руку в карман.

До поселка ехали молча, вернее, говорил только шофер, обращаясь к Николаю Павловичу — они сидели рядом, а Ира и Саша сзади — о том, о сем, о строящемся в поселке заводе, о болезнях жены, тещи и его собственных. Николай Павлович отвечал «да», «нет», а сам все поглядывал в зеркальце над ветровым стеклом, через косое узенькое зеркальце на детей, ища в них, потом он понял, что начал уже тогда, ее черты. И так же молча ели приготовленные Верой грибы, курицу, пили вишневую наливку, и теперь говорила Вера, обращаясь к ним, а до этого, когда она повела их умываться, он вдруг взял со стола фотографию и, не объясняя себе зачем, спрятал ее в шкафу между книгами. Потом, когда настало время ложиться, время остаться вместе, втроем, а о чем говорить никто из них не знал, первой встала Вера.

— Ира, Саша, — сказала она, — ну-ка за мной. Нечего вам париться в комнате. — И, оказывается, в новом деревянном сарае, на чердаке, уже было приготовлено сено (кто и когда его привез, Николай Павлович так и не узнал) свежее, пахучее сено, накрытое куском парусины; они весело, быстро стелили накрахмаленные простыни, подушки в белых наволочках, одеяла. Когда он вышел на улицу, сверху слышались смех, разговоры, шорох.

— Тетя Вера, а мыши тут есть? — кричала Ира. — Мы им не помешаем?..

Они целыми днями пропадали на реке, загорели, окрепли, и он купался с ними, или они прогуливались втроем. Он все разглядывал детей, пристально, внимательно, но нет, они не были похожи на нее, вернее, что-то улавливалось, если знать, но смутно, в мелких чертах. Волосы, руки и все, пожалуй, если не говорить о движениях, смехе, но это — другое. Чуть больше был похож на нее Саша, но тоже, если знать, зато все в поселке узнавали в них его детей: нет, она не повторила себя, она осталась единственной вновь и вовеки.