Василий Цаголов - Набат

Еще шаг… Он приподнялся.

Из бездны до нее словно донеслись голоса сыновей: «Нана, остановись! На кого ты оставляешь нас?»

…Родился Асланбек.

Одна Дунетхан знала, кто отец мальчика.

Сын рос, все им забавлялись, особенно Хадзыбатыр не чаял в нем души и, как бы оправдывая свою слабость, говорил: «Он же младший». Она глядела на них, и у нее кровью обливалось сердце, старалась поскорее уйти. Бывали минуты, когда готова была открыть мужу страшную тайну, но страх сковывал ее. Боялась она не гнева, не крови, которая могла пролиться: страшилась сына, который вырастет и посмотрит ей в глаза. Что она скажет ему, как оправдается? Поклялась Дунетхан унести тайну с собой в могилу. Видно, действительно, судьба человека, что вода в тарелке, куда накренится — неизвестно.

Однажды, когда уже вырос Асланбек, Джамбот спросил ее: «Мой?». В ответ услышал резкое: «Нет!». А про себя прокляла: «Чтобы ты ослеп, оглох». Но Джамбот, конечно, не поверил, это она поняла по его улыбке. Больше он не заговаривал с ней.

…Дунетхан очнулась, вспомнила о Сандроевых, торопливо присела у печи, вынула румяные пироги, сложила стопкой на большой, плоской деревянной тарелке.

В кухне стемнело, и она взяла с полочки спички, придвинула ногой к столбу низкую табуретку, встала на нее. На костыле, вбитом в столб, висела пузатая керосиновая лампа под белым эмалированным абажуром-лопухом. Осторожно сняла стекло с длинным горлышком, чиркнула спичкой.

На стенах заплясали причудливые тени.

Свободными вечерами, после позднего ужина, сыновья, бывало, устраивались перед топившейся печью, в которой никогда не угасал погонь, и вели неторопливые разговоры, а чаще слушали отца, умевшего рассказывать истории, с ним приключившиеся или слышанные. Сидели мужчины допоздна, пока мать не объявляла, что уже полночь и пора идти на покой, потому как утром никого не добудишься. Ей не смели перечить, даже муж.

Сыновья нехотя поднимались и отправлялись в свою комнату, чтобы шепотом договорить недосказанное, а отец выходил во двор и расхаживал, пока не выкуривал неизменную трубку, которую на ночь клал под подушку.

Случалось, что к нему поднимался сосед, и тогда хозяйка, прикрутив в лампе фитиль, шла спать.

Но с тех пор, как разъехались дети и арестовали Хадзыбатыра, с наступлением непривычного для нее тихого вечера одиночество стало невыносимым. Она старалась не показывать людям свою тоску. Она верила, что все сложится в доме как прежде. Вот только силы у нее уже не те.

Ах, будь сейчас рядом с ней Хадзыбатыр. Перед арестом он был особенно задумчив, молчалив, расхаживал взад-вперед, посасывая потухшую трубку с коротким обгрызенным мундштуком. Она терялась в догадках, и все тревоги сводились к появлению на свет Асланбека. Но вот к ним зачастил Тасо, они с Хадзыбатыром уходили в дом и долго о чем-то приглушенно говорили. В те минуты ей казалось, что мужчины боятся ее ушей, и это причиняло ей нестерпимую боль. Она всякий раз хотела поговорить с мужем, да вспоминала слова покойной матери: «Не вмешивайся в дела мужчин, надо будет — сами посвятят в них. У женщин без того хватает забот, управиться бы с ними».

Эх, пусть бы Хадзыбатыр скрытничал с Тасо, был бы он только дома. Жизни своей не пожалела бы ради него.

Однажды Тасо принес к ним школьную карту, расстелил на полу и до петухов ползал по ней на коленях, а Хадзыбатыр сидел на корточках и курил. Вот тогда она поняла, что в мире происходит что-то такое, до чего ей не добраться своим умом, и ей стало обидно за себя.

С той поры жила в тревоге, в ожидании, а слова Асланбека: «Понимаешь, на мне лежит долг мужчины», — преследовали ее, не давали покоя, боялась за сына, как бы не проявил характер» свой.

…Ночью отчаянно залаяла собака, похоже, бросилась на кого-то. Хадзыбатыр выбежал, и вскоре во дворе послышались голоса, а потом в дом вошел Тасо и еще двое незнакомых мужчин. Они велели мужу поторопиться, грубо окликнули несколько раз, а ей сказали, чтобы не голосила: Хадзыбатыр скоро вернется.

В комнату попытались протиснуться сыновья, но в дверях стоял приезжий. И все же Асланбеку удалось броситься к Хадзыбатыру, прильнуть к нему.

— Сын! — прошептал он.

— Не пущу, дада.

Когда уводили Хадзыбатыра, он оглянулся в дверях, крикнул сыновьям:

— Меня с кем-то перепутали. Будьте мужчинами!

Во дворе попросил Тасо:

— Присмотри за ними. Со мной разберутся, произошла ошибка, я вернусь скоро. Ты веришь мне?

Тасо обнял друга, шепнул: