Василий Цаголов - Набат

Прищурил глаза Асланбек, воткнул руки в бока.

— А я бы за друга хлопотал перед тобой. Как бы ты поступил?

Задумался Асланбек, посмотрел на Гришу:

— Не уступил бы!

— Вот видишь! А мне не разрешаешь даже смотреть на Фатиму.

— Подожди, не спеши. Плохой человек не уступит, а мужчина подумает. На голове у него шапка для чего?

— Нет, брат, видно, и вправду говорят: «Своя рубаха ближе к телу».

Засмеялся Асланбек, подбоченился, посмотрел на аул.

…Во всей Осетии не было другого аула, расположенного так высоко в горах. Но цахкомцы, влюбленные в свой аул, не чувствовали себя оторванными от остального мира. Начиная с весны и до снегов, раз в неделю на знакомой всему ущелью серой унылой лошадке со впалыми боками бригадный учетчик привозил из районного центра почту. В небольших хордзенах [34] Хордзен — переметная сума. лежали местные газеты, реже — журналы, которые правление выписывало на бригаду, да еще получал «Правду» сам бригадир Тасо.

Иногда из хордзенов извлекали письмо, и, прежде чем вручить его адресату, бригадир изучал на нем штемпеля и обратный адрес, а при удобном случае его читали всем аулом. Дело в том, что цахкомцев, живущих в городе, в те времена считали по пальцам, и поэтому всем было интересно знать, как земляки живут там, где нет ни гор, ни быстрых рек…

Случалось, летом в Цахком добирался городской лектор, и для аульцев наступали бессонные ночи: цахкомцы слыли любознательными и потому терпеливо слушали, задавали много вопросов, порой таких, что не всякий лектор мог на них ответить, и тогда аульцы недовольно цокали языками, качали головами, мол, не могли в городе подумать и прислать настоящего ученого.

Приезжало по какому-нибудь поводу и районное начальство, с ним чаще встречались мужчины. Собравшись на нихасе, они спорили, что-то горячо доказывая друг другу, а потом затянувшийся разговор переносили за стол. Гостеприимные цахкомцы резали барана, и Дзаге произносил витиеватые тосты.

Пожалуй, никого другого здесь не ждали с таким нетерпением, как киномеханика, и не было для аульцев желаннее гостя. В те вечера, когда в аул привозили кинокартину, стена бригадного дома превращалась в экран, а из-под навеса выволакивали длинные скамьи, старики занимали места в первом ряду, позади усаживались остальные. Цахкомцы молча смотрели фильм, но стоило ему закончиться, как Дзаге тут же через кого-нибудь из младших призывал киномеханика, и тот, выключив движок, грохотавший на все ущелье, являлся к нему. Дзаге, уважаемый не только в своем ауле человек, вставал, приложив руку к сердцу, говорил как равному: «Во имя отца твоего, прошу тебя, не поленись показать нам еще раз эту картину». Киномеханик, хотя и имел строгий запрет не крутить ленту дважды в одном ауле, не смел, однако, отказать. И тогда снова устало стучал движок, пугая тишину, и картина заканчивалась далеко за полночь…

А если старикам нечем было заняться, то они вели неторопливые разговоры, перебирая свое прошлое, осуждая теперешних молодых, не умеющих и в седле сидеть.

Чинаровый столб в добрый обхват одним концом врос в глиняный пол, а другим подпирал толстую четырехгранную балку, на которой покоился потолок, подбитый снизу шелевкой.

Склонившись над столом, примостившимся в углу, Дунетхан месила упругое тесто. Мысли ее были далеко. Средний сын Созур написал, что уже отслужил три года и через какой-нибудь месяц будет дома. Ох, как еще долго ждать! Тридцать раз она ляжет спать, тридцать раз встретит утро. Еще тридцать дней, а они сейчас длинные… Доживет ли она до того дня… Ночами плохо спит, проснется среди ночи и лежит до рассвета с открытыми глазами, о чем только не передумает, что только не вспомнит. Силы, чувствует она, стали уходить. Но надо выдержать, дождаться сыновей и мужа.

Созуру она устроит кувд [35] Кувд — пир. , достойный Каруоевых. Заквасила в новой деревянной бочке сыр, откормила индеек, кур, ну а выбрать баранов — дело мужчин. Она созовет гостей со всего ущелья. В доме, слава богу, все есть. Господи, сама она готова сидеть на чуреке с водой, только бы ее глаза увидели сыновей, мужа, а потом и умереть не страшно. Пока же в каждом шорохе, звуке ей чудились их шаги. Оказывается, счастливой тоже нелегко быть.

Она положила в пирог начинку из свекольной ботвы и сыра и засеменила к печи. Подхватила с пахнувшего свежей глиной пола кочергу, быстро перебрала гладкую ручку, ухватилась за длинный ее конец и присела на корточки; печь дохнула в лицо жаром крупных березовых угольев. Откинулась всем телом вправо, прищурилась и, задержав дыхание, энергично разгребла уголья, освободив от них широкий под, затем, опершись на кочергу, встала, медленно разогнула спину.