Анатолий Салуцкий: Немой набат

Анатолий САЛУЦКИЙ

НЕМОЙ НАБАТ

РОМАН

1

— Прими, Господи, прах его с миром. Дозволь сказать последнее «прости». Память о тебе будет светлой.

Дмитрий Шубин после литии в кладбищенской церквушке начал говорить у разверстой могилы стертым ритуальным шаблоном, но печалуясь искренне.

Тяжелую весеннюю землю копальщики круто швыряли по одну сторону могилы. Чтобы опустить гроб, кинули вдоль пару грязных досок. Старшой, знавший, что скудные похороны сводят к дежурным причитаниям, сноровисто шагнул на гнутый настил, подал напарнику веревочные концы:

— Заводи...

Но Шубина покоробила торопливая кладбищенская деловитость. Он поморщился, дернул рукой старшому. Тот притормозил приготовления, и Дмитрий продолжил громко, отчетливо:

— Степан Степаныч Соколов-Ряжский, царствие ему небесное, прошел жизнь достойно, хотя задача сделать человека счастливым не входит в план сотворения мира. Зато в жизнеустройстве его не было червоточин. Но особо хочу изложить, что покойный в тяжкие минуты, выпадающие человекам, умел подставить плечо, вырвать из бездны отчаяния. У его последнего пристанища мы, брошенные в водоворот новой эпохи, не уврачевавшей старых обид, осознаём ценность таких забот... Жить бы ему да жить! Но, занедужив, попал в руки дохторов, вместо насморка поставивших неизлечимый диагноз. — Он нарочно, с нажимом сказал через «х», вкладывая в него известный ему смысл. — Семьдесят четыре годка! Эх, дела наши скорбные! Что ж, до чего не удалось долететь, будем идти, хромая. Как писала Цветаева, ведет наши полки Богородица.

Опоздавший на отпевание Виктор Донцов и телохранитель Вова с букетом красных роз встали за земляным валом, разглядывая тесную кучку провожающих, полукругом обступивших могилу. Донцов знал лишь Дмитрия и Нину Ряжскую — она держала под локоть бесслезную, выплакавшую горе мать. Трое пожилых мужчин, видать дальние родственники. А те две женщины — пожилая в черном платке и молодая в вологодской шали, с краю, вполоборота, — похоже, особняком.

С Ниной Донцов общался, когда она просила помочь заболевшему отцу. Виктор велел помощнику исполнить, но тот старался не по совести. Помощники — особое племя. Испорченные близостью к власти, соразмеряют усердие строгостью спроса. Потому Донцов отчасти корил за недосмотр и себя. Когда Нина сообщила скорбную весть, в душе шевельнулось чувство, заставившее, отшвырнув текучку, быть на похоронах.

— Только без пышностей, — предупредила Нина. — Без шикарных венков. Главное, добрую память в потомках сохранить. А почести... Бог с ними, с почестями...

Виктор вспомнил, как наставляла его после Бауманки Нина на раменском заводе. Но тут девушка в шали повернулась в фас, глянув в его сторону, и Донцов обомлел. К своим сорока он встречал немало красивых женщин, но такое прекрасное, одухотворенное лицо видел впервые. Не просто красивое, а именно прекрасное и именно одухотворенное!

Между тем Вера Богодухова пребывала в угнетенном настроении; упоминание о бездне отчаяния вскрыло давнюю рану, перенесло в страшный день, когда не стало отца. Она не знала здесь никого, кроме Ряжской и Шубина, которые ежегодно в тот календарный день навещали их — с плечистой бутылкой любимой отцом чешской «Бехеровки». Но рюмку за упокой не поднимали, просто вели разговоры о житье-бытье. Вера не хотела ехать на похороны, однако мать настаивала:

— Достойный человек! Поколение знатное, нас на ноги ставило.

Но обостренная кладбищем память о давнем кошмаре, изменившем жизнь, не мешала внимать траурной церемонии. Взгляд скользнул по двум мужчинам напротив — один с букетом красных роз, — они выпадали из серой толпы собравшихся. Потом внимание привлек рабочий, ловко правивший бухту грязной веревки. Из кармана его спецовки слышалась мелодия «Билайна», он судорожно извлекал застрявший мобильник, наконец достал и нырнул за толстоствольную березу. Земная суета вернула ощущение реальности. Вера включилась в происходящее, осознав, что Степану Степановичу Соколову-Ряжскому предстоит покоиться под сенью мощной березы, давнего символа России. И подумалось ей, будто и скромное прощание, и могучая береза у изголовья покойного наделены сокровенным, даже сакральным смыслом. Слегка сжала мамин локоть:

— Спасибо, что я здесь.

Пораженный, Донцов не спускал глаз с женщины в темно-фиолетовой шали, но боковым зрением подметил, что к нему близится кто-то, вывернувший из-за соседнего ряда надгробий. Услышал приглушенное: