Василий Цаголов - Набат

— Пойду, нана.

— Будь осмотрителен, — она поймала его взгляд. — Судьба у нас такая с тобой, трудная.

— Не беспокойся, нана, прошу тебя.

— Сердце матери пугливо, в муках оно бьется, сын.

— Вижу, трудно быть матерью… А разве легко быть хорошим сыном у хорошей матери?

Улыбнулась сдержанно Дунетхан.

— Иди, пусть до нас доходят от тебя добрые вести, — пожелала мать.

Не отрывая взгляда от ее лица, на котором появились мелкие морщинки, Асланбек отступил на два шага, а уже потом повернулся к ней спиной, вышел на улицу, старательно прикрыв за собой калитку. И пока он поднимался по дороге, мать, сложив руки на груди, смотрела ему вслед.

Он скрылся за выступом скалы, а ее думы все еще были с ним. Гордилась она в душе им, доверием Буту к нему. Значит, сверстники считаются с ним, уважают. Горячо желая удачи делу, за которое взялся сын, Дунетхан просила бога помочь ему, и за Буту радовалась. Согласится ли Фатима стать его женой? Чем он плох? Застенчивый, слова лишнего не услышишь от него, кажется, не способен, если и захочет, обидеть человека. Хорошо, что они дружат. Брат братом, а мужчине без верного друга в горах не прожить.

По тропинке к ее дому поднимался бригадир. Хотя Дунетхан и видела его, он все же постучал в калитку:

— О Батако!

Хозяйка поспешила к воротам, распахнула калитку, и гость вошел во двор, поздоровался, как всегда, сдержанно и направился к открытой летней кухне.

С тех пор, как арестовали мужа, он чуть ли не каждый день заходил, перекинется словом-другим, спросит: «Как живете, в чем нуждаетесь» и уйдет, а ей это сил прибавляло.

Скрутив цигарку, бригадир выхватил из огня головешку, прикурил. Тем временем Дунетхан принесла столик с едой: румяный кусок пирога, сыр, чашу с квасом. В доме и зимой и летом не переводился этот напиток, варить который хозяйка была большая мастерица. За порогом кухни, в темном коридоре, на сквозняке стояла пятиведерная бочка. Мужчины, ради которых варился квас, не имели привычки черпать без Дунетхан: она, бывало, сама позаботится, чтобы к их приходу с работы высокий глиняный кувшин был наполнен. Мужчина и в собственном доме гость.

Разгладил Тасо черные с проседью усы, задумался. В эту минуту ему вдруг захотелось поговорить с Дунетхан о том, что давно тревожило его. Поделиться ему было не с кем, открыть душу не решался. А что, если его неправильно поймут? Как недоставало ему Хадзыбатыра…

Тасо понимал, особенно в последнее время, что опасность войны велика. Они с Хадзыбатыром еще год назад догадывались о ней.

С тех пор, как арестовали Хадзыбатыра, Тасо замкнулся, и чем больше он молчал, тем нестерпимей была потребность высказаться.

Глядя со стороны на задумавшегося бригадира, Дунетхан отметила про себя, что у него впали щеки и кадык вылез, того и гляди прорвет кожу, на лице прибавилось глубоких складок, виски посеребрились. Все это она истолковала по-своему. Тасо — друг Хадзыбатыра и поэтому переживает разлуку с ним, с его сыновьями, боится, как бы чего не случилось. Спасибо ему, а то бы без внимания была совсем одинока.

Посмотрел на нее снизу вверх Тасо.

— На сердце у меня давно неспокойно, — он приподнял столик и отставил в сторону, так и не притронувшись к еде.

Насторожилась Дунетхан, пожалуй, сегодня Тасо не такой, как всегда. Вообще, в последнее время с ним творится неладное. Видно, не к добру. Вспомнила, как в детстве говорила мать: «Муравей, предчувствуя свой близкий конец, вдруг обретает крылья и начинает носиться по краю котла, пытаясь взлететь, но падает в кипящую кашу». Пусть лучше враг свалится в котел!

— Ты что-то хотел сказать?

— Почему ты всегда стоишь?

Тасо взял стул, поставил рядом с собой:

— Садись.

— Привыкла, сидя устаю скорее.

— Себя не бережешь.

— Не берегла бы, да сыновья у меня.

— Это верно. Они орлы!

— Очаг сторожу, пока мой хозяин вернется, внуки пойдут у него, а тогда и мне можно на покой.

— Правильные слова говоришь.

Голос у него был необычно мягкий, и Дунетхан заподозрила что-то неладное.

— Время такое, что сам черт не разберется… — Тасо ударил кулаком по колену… — Тяжело у меня на душе.

Не могла Дунетхан уяснить, из-за чего бригадир и себе покоя не дает, и ее пугает неизвестностью, говорит загадками. Уж сказал «здравствуй», так говорил бы скорей и «до свидания».

Тасо посмотрел на женщину опять снизу вверх, но теперь в его глазах она уловила нескрываемую тоску.

— Разговариваю с тобой, а кажется, рядом не ты, а Хадзыбатыр, и на сердце легче. Вот только ты молчишь, а если и скажешь, так не то, что мне надо, не успокоишь…