Василий Цаголов - Набат

Позвал, с трудом разомкнув челюсти:

— Яша.

Одессит, видно, не слышал его.

— Ты чего? — отозвался Матюшкин.

— Помоги.

— Горюшко-то мне с вами.

Подхватил Асланбека под мышки:

— Поднимайся, сам, сам… Стоишь? А теперь пройдись, ну.

Снова свело губы, рот, голову не повернуть, что-то вступило в шею.

— Пошел, пошел.

Матюшкин слегка подтолкнул его в спину.

Качнулся, но спасибо — поддержал Матюшкин.

— До чего беспомощный человек… Шагни разок, хоть разок, — ласково упрашивал Матюшкин.

— Не могу, — простонал Асланбек.

И сразу услышал сердитое:

— Баба ты, старая рухлядь.

Вспыхнул Асланбек, загорелся, оттолкнул Матюшкина, а он ничего — тихо засмеялся.

Вылез наверх Асланбек и застал одессита бегающим вокруг дерева, пристроился к нему.

— Веревкин…

Асланбек говорил, тяжело дыша:

— Приснился.

— Опять ты о нем?

— Пошли шагом.

— Не надо, — умоляюще попросил Яша.

— Страшно…

— Бек, а ты знаешь, что сегодня за день? — одессит спрашивал, не ожидая ответа. — Эх, ну и дела…

К ним присоединился Матюшкин.

— Славика не могу забыть, — снова горестно проговорил Асланбек.

— Не береди душу!

Матюшкин едва поспевал за друзьями.

Бежали по утоптанному кругу, пока не стали подкашиваться ноги от усталости.

— Руки сержанта в крови, снег загребали. Искали автомат.

Вздохнул Яша, оглянулся на Асланбека:

— Ты его письмо отправил?

— Нельзя, жена догадается, в крови оно.

— С медом не выпьешь такую горечь.

Умолкли.

Снова побежали.

Первым сдался Яша, уперся спиной в дерево:

— Сегодня я родился. У мамы, конечно. Подумать только, мне стукнуло двадцать два годика. Какой я уже старый! И зубы проел, и глаза проглядел, и уши прослушал, и ноги мои притупели, спасибо, на войне надо ползать на животике… Эх, ни тебе музыки, ни речей.

Асланбек прижался к Яше с одной стороны, с другой — Матюшкин.

— Не знал я, что у тебя праздник. Не отправил бы в горы отару ягнят! Понимаешь, мясо ягненка не надо жевать. Теперь что делать? Зарежу тебе старого барана. Клянусь бородой моего умершего прадеда, если я не устрою тебе пир. Только не обижайся за старого барана.

— Спасибо, Бек. Жареное мясо мне противопоказано. А-а, кацо, ничего, отметим в Берлине, в самом лучшем ресторане!

Перед мысленным взором Асланбека встала мать…

…Высокая, стройная, идет по комнате, вытянув перед собой руки. Нашла диван, села, откинулась назад, позвала сына, Асланбек поспешил к ней, обнял. «Поезжай учиться», — просит мать ласково. «Обязательно, нана». Из другой комнаты появился на цыпочках отец, тихо засмеялся: «И станет он у нас инженером». Отец подмигнул сыну, и они вышли на улицу. Шли рядом. В конце улицы разошлись: отец поднялся по склону к кузне, а он ушел в горы…

Вдали громыхнуло, немцы открыли огонь из тяжелых орудий.

Бойцы не спешили уходить в укрытие, стояли, не меняя позы.

Над головой пролетел снаряд и разорвался в лесу. Потом еще. Ушли в траншею. И тут началось!

Гул стоял непрерывный, и нельзя было высунуть голову, посмотреть, что делается вокруг, куда ложатся снаряды. Потерялось ощущение времени. Казалось, что земля уже не перестанет содрогаться.

Постепенно канонада затихла, Асланбек приподнялся в окопе и ахнул: деревья в лесу покорежило, выворотило, перед окопами землю перепахало. А березка уцелела. Обрадовался деревцу Асланбек.

— Гордая, — присвистнул Яша.

— Красавица, — протянул Матюшкин.

Зарокотало в небе, и все разом задрали кверху головы. Пронеслись самолеты, поливая землю свинцом. Завыли бомбы. Одна… вторая… третья. «Где же наши?» — Асланбек стиснул зубы.

— Танки! — крикнул Яша.

— Чего орешь в ухо? — отозвался Матюшкин.

Немецкие танки на большой скорости неслись вперед, паля на ходу.

Начался день, началась работа…

Ощупью Асланбек нашел противотанковую гранату.

Танк, который он приметил для себя, закружил на месте и замер, его объяло пламенем.

— Ух, подлые фрицы, — возбужденно закричал осипшим голосом Яша. — Горите, жарьтесь.

— Тихо ты, — осадил его Матюшкин.

Стальные махины шли развернутой колонной, прикрывая пехоту. Вдруг танки круто развернулись и открыли пехоту, пошли за ней. Такое Асланбек видел впервые и не понял, что это значило.

Стреляли в солдат, тщательно прицеливаясь, но они упорно надвигались. А может, это и есть психическая атака, о которой говорил Веревкин?

Над траншеей поднялся Матюшкин.

— Ах вы, сволочи.. Вперед! За Родину! За Сталина!