Валентин Ерашов - Семьдесят девятый элемент

Я остался в полном одиночестве.

Сижу в канаве — подходящее для размышлений место. За шиворот падают, едва шелохнешься, комочки породы, солнце торчит вертикально, от одной стенки к другой шмыгает ящерица, она свалилась на дно и никак не может выбраться. Ей надо бы помочь, но я смотрю с каким-то непонятным злорадством, как она мельтешит, и не помогаю ей выкарабкаться. Мне тоже никто ведь не пособит...

Ночью затолкаю в рюкзак все имущество. Диван — единственный в нашем «вольном городе Дыментштадте» — разумеется, не стану эвакуировать. Даже приемник брошу — дьявол с ним. И вторую пару сапог. И мало ли что еще я оставлю здесь. Я не жадный. Я еще не видел настоящих геологов, предающихся культу барахла. Завтра, когда меня здесь не будет, скажут наверняка: одолела страсть к первоначальному накоплению... Как ни забавно, самое обидное — думать, что обо мне подумают именно так.

Никакого барахла у меня дома нет и в помине.

В городе есть: малогабаритная однокомнатная квартира, диван-кровать, отцовский шкаф с книгами, достаточно немодный, журнальный столик образца сороковых годов, вытертый румынский коврик, приемник «Рекорд».

И есть — Жанна.

Если бы она приехала, я бы и не подумал улепетывать. Я готов жить здесь до скончания века. Без телевизоров, сервантов, секционных шкафов, ковров и холодильников.

Жанна сюда не поедет — никогда, ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах.

И причина отнюдь не в том, что Жанна — изнеженное, изманеженное, рафинированное дитя города, хрупкое создание, не мыслящее себя без такси, калориферов, холодильников. Жанка — свой парень, хоть она и актриса. Мы живем весело и безалаберно, обходимся тем, что посылает нам господь бог и две бухгалтерии, не пижоним и не делаем культа из еды и барахла.

Но Жанна — актриса, вот в чем заковыка.

Здесь, в Мушуке, ей нечего делать. Решительно.

Конечно, посредством логических доводов, казалось бы, легко вдребезги разнести подобное утверждение. Например, тот, давешний корреспондент, наверное, сказал бы мне так: «Позвольте, уважаемый товарищ Залужный. А организация драмкружка? Секции художественного слова? Это ли не благодатное поле деятельности для советского актера? Пустые отговорки, нежелание отдать себя людям, попытка прикрыть собственную трусость ссылками на объективные причины».

Вы врете, уважаемый товарищ.

Надо смотреть правде в глаза и видеть жизнь такою, какова она есть.

С вашей, газетной позиции — оно, конечно, всюду, где живут советские люди, — полагается быть драматическим и шахматным кружкам, волейбольным секциям и прочим культурно-массовым затеям и мероприятиям.

В жизни случается иначе.

Не очень представляю себе, чтобы здесь нашлись желающие выламываться во всяких самодеятельных спектаклях. Климат, понимаете, не располагает. Эти самые бытовые условия.

Но если даже предположить, что сыщутся такие чудаки, даже допустить мысль, что Жанна приедет сюда, — ни шиша не получится у нее в качестве руководителя художественной самодеятельности отважных покорителей пустыни.

Нелепо требовать от любого актера, чтоб он был непременно и режиссером. Музыкантов-исполнителей — десятки тысяч, а композиторов — сотни, в голову никому не придет настаивать, чтобы каждый скрипач писал себе концерты для скрипки с фортепьяно. Чтобы любой прораб проектировал здания. Чтобы всякий певец мог дирижировать оркестром. А редактор — сочинял романы. Всякому свое — с этим нельзя не считаться.

И нельзя не считаться и с тем, что для Жанны немыслимо уйти со сцены, и было бы преступлением толкать ее на это, даже ради укрепления советской семьи, первичной ячейки нашего общества. Семья семьей. Работа работой. Даже в данном случае не работа — труд. Призвание. Смысл существования.

Есть, разумеется, другой вариант — собственно, продолжение теперешнего: Жанна в городе, я здесь. Каждый сам по себе. В положенный срок супруги встречаются и весело проводят время. Так и было у нас два года. И ничего, не умерли.

Да. Но было — по семь месяцев расставания и, соответственно, пять месяцев вдвоем. Теперь арифметика меняется: одиннадцать месяцев поврозь, один месяц вместе. Медовый месяц. На протяжении целой жизни — один медовый месяц в году.

К черту. Не могу. Не буду.

Что вы скажете, товарищ корреспондент, напичканный ходячими прописями, если я вам заявляю прямо: люблю Жанну и не могу, не стану любить на расстоянии? Вы мне ответите на это: можно любить на расстоянии. Общаться посредством конторы связи. Сочинять интеллектуальные письма. Дискутировать о прочитанных книгах. Обмениваться мнениями о новых кинофильмах, просмотренных, между прочим, с опозданием на полгода.