Валентин Ерашов - Семьдесят девятый элемент

Темка смотрит озадаченно. Потом вздыхает.

— На какие жертвы не пойдешь в интересах коллектива и под благотворным воздействием общественного мнения, — говорит он. — Уступаю.

— Это несерьезно, — говорит Нерка. — Не вздумай и в самом деле...

— Вздумаю, — говорит Залужный. — Противопоставлять общественное и личное не годится.

И опять, как вчера, делается отчего-то неловко: слишком всерьез, нет, слишком выспренне звучит у Темки эта фраза.

— Брось, — говорит Марк. — Это я написал озорства ради. Считай — беру обратно.

— Катитесь вы все, — отвечает Темка. — Был уговор — значит, был.

— Лихо, — говорит Марк. И прижмуривается. Сейчас прорвет и его. Точно.

— Состязание акынов. Турнир менестрелей, — констатирует подвыпивший Пак, до того он почти молчал. — Расцветают цветы наших дарований.

Как водится после второй, уже никто не слушает друг друга толком. Слова и фразы мечутся по землянке, сталкиваются, стукаются о покатую стенку, возвращаются, кидаются в потолок, выскакивают за дверь, переплетаются, перепутываются, перекрещиваются. Повод к выпивке почти забыт. Герой дня оттеснен куда-то на задний план. Темке воздали должное. Сейчас Залужный низведен до обычного уровня. А разговор идет — обо всем сразу и ни о чем в частности.

— Батыев? Такой человек! Переедет его трамвай — он отряхнется и пойдет, как ни в чем не бывало.

— Что станется с литературой через сто лет? Через двести? Ум человека развивается, а чувства грубеют. Не придет ли вся литература к голой информации?

— Два геолога — три мнения, и нечего спорить. Куда завернет тот пласт, туда ему и дорога.

— Нужен мне твой Батыев, как папе Римскому значок ГТО.

— Руку еще не набил как следует, вот и не получился планшет.

— Бюро — это от слова «бюрократизм». Зажали в бризе мое рацпредложение.

— А походочка у нее предметная, у Зинки.

— Не сумел — не оправдывайся, запорол планшет. Ищешь объективные причины. Плохому танцору всегда... брюки мешают.

— Ребята, помните, как Игорь от гюрзы драпал? С тех пор геолог Игорь Пак не выходит в поле, не имея при себе карты распространения змей. Может сдать зачет в любой момент.

— Между прочим, я считаю, что вести поисковые работы в северо-западном направлении совершенно необходимо. Еще Пятков выдвинул теорию, согласно которой...

— Да не зудись ты со своим Пятковым, нашел светило. Он песчаника от известняка не отличит, а ты его в теоретики...

— Про Мушук говорили — туфта. А вон какое размахнули! Концентрация золота...

— А девчата совсем морально разложились: Файка вчера пол в домике мыла.

— Ну? Пресечь в корне. Дурной прецедент.

— Рустам, как ты думаешь, «Рубин» или «Рекорд»?

— Или — шумел камыш, антенны гнулись!

— Ребята, спели бы!

— Лучше пусть Рустам притащит ленту с записью собственного выдающегося голоса.

Сижу в углу, пить больше неохота. Может, это и не очень порядочно — прислушиваться к разговорам со стороны. Но я ведь не соглядатай. Пригодится все это для сценария. Напишу, пошлю Чухраю. Вступительные титры: «Авторы фильма — Лев Грибанов и Григорий Чухрай». По алфавиту. А Вере дела нет до моего сценария, ей дело только до импортных туфель на гвоздиках. Я несу чушь. Вера не такая... Вроде начинаю пьянеть. Вслушиваюсь.

— А Пятков, повторяю, утверждает...

— Ерундированный!

— Слушай, Игорь, тебе пить вредно. Катись ты со своим Пятковым. Поди тете Лиде изложи его оригинальные теории. На нее произведет впечатление.

— И вообще — плевать на всяких Пятковых и на всякие Мушуки!

Темка говорит зло. Кладу ему руку на плечо.

— Слушай, Тем, ты что завелся?

Он поворачивается ко мне, и я вижу: Залужный начисто пьян. Глаза у него белые, точно кальцит. И острые, будто кристалл кальцита. Неожиданно выглядят хмельные Темкины глаза: обычно у пьяных глаза расплывчатые, а не острые. И все-таки я вижу: Темка — вдрызг.

— Плевать мне, — говорит он раздельно, — на Пяткова. На Мушук. На тебя.

Темка словно бы нанялся в эти дни говорить неловкости. Сейчас его услышат, и опять настанет стеснительная и недобрая тишина.

Тишина в самом деле наступает, но длится всего мгновение.