Валентин Солоухин - Соломенный кордон [Рассказы и повести]

— Это я, дядь Андреян, чтобы мы Ерку не забыли, написал, — нашелся Венька.

— Понятно, понятно... — забормотал кузнец. — Его забудешь. — Он с уважением посмотрел на парней и отвернулся к картине.

— Так мы, Андреян Михайлович, пойдем с Венькой? Рабочее время кончилось, нам переговорить надо.

— Да идите, — разрешил кузнец.

Венька и Егор направились к селу. Андреян Михайлович глядел им вслед, сравнивал. «Егор плечистее, и походка у него поживее. Подвижной малый. А Венька... — Он поглядел на картину, усмехнулся, вздохнул. Вот и Венькин отец, тот тоже такой был... а хорошим человеком оставался. И Ерка за какого-нибудь простофилю не встанет. Придется раскачать его. — Кузнец еще раз посмотрел на картину: — Ишь, как ловко, будто вылитые оба». — Он бережно погладил ее и, выбрав самое видное место, подальше от горна, чтобы не закоптилась, повесил.

— И ты, Егорка, будешь с нами.

Через открытое окно ощущается утренняя свежесть наступающего летнего дня, слышится радостное щебетание ласточек, среди листвы и сучьев плещутся солнечные блики.

Анна Николаевна, поправив перед пожелтевшим зеркалом в ореховой оправе седые волосы, с грустью отметила, что морщин на лице прибавилось за последнее время. Накинув на зябкие плечи старинную с длинной бахромой цветастую шаль, она вышла на улицу.

Под дуплистой липой потемневшая лавочка с резными перильцами густо усыпана опавшим липовым цветом. Высокие, хорошо отшлифованные перильца влажно блестят от росы. И когда Анна Николаевна опускается на лавочку, невольно замечаешь, что липовый опавший цвет как бы отражает густую седину старой женщины.

Ветхая калитка, прочертившая нижним краем глубокий полукруг, перекосилась, держится на ржавом навесе и куске резины, которую Анна Николаевна прибила прошлым летом вместо перетеревшегося навеса.

«Вот в прошлом году я еще могла держать молоток, забивать гвозди, вот и калитку подновила, — вспоминает Анна Николаевна, — а в этом не смогу. Эх, годы, годы, словно длинная лестница, и хватит ли сейчас памяти, чтобы подняться на самый верх?..»

Она протирает темным фартуком очки, трясущейся рукой надевает их на высокий, с еле заметной горбинкой нос и продолжает осматривать двор.

От калитки в поле уходит прямая неширокая тропинка, пересекает рожь и где-то там, за рожью, сливается с большаком.

По этой тропинке ушло от Анны Николаевны счастье, ушла жизнь...

Перед началом войны мобилизовали мужа. Она, дети и знакомые учителя проводили его по тропинке до самого большака. В войну по этой же тропинке проводила и детей. Сначала ушла дочь. Анна Николаевна собирается с мыслями, чтобы вспомнить, как это было. Перед самым уходом на фронт, в ту осень отметили ее совершеннолетие. Наталье исполнилось восемнадцать. Посмотрев по сторонам, убедившись, что поблизости никого нет, Анна Николаевна вполголоса заговаривает:

— Наталья, а ведь в твой день рождения нас еще было трое. Я, ты и Ванюшка... Тяжелое времечко переживали, тяжелое... — голос Анны Николаевны со старческой шепелявинкой. — Ох, и ловка ты была, Наталья. Ловка и хороша! Не думай, что я, как мать, расхваливаю тебя. Даже мысли такой не допускай, пора тебе заметить, что к вам я относилась с особой требовательностью. Последнее время ты сама это замечала. Я ведь догадывалась, зачем ты подходила к фотографии тетки Сони. Ты думаешь, я не видела, как ты поглядывала на нее и косилась в зеркало? Замечала. В нашей семье тетку Соню все красавицей считали, а ты была похожа на Соню, ну и на меня, конечно, ведь мы с ней родные сестры. Правда, ростом ты вся в меня пошла, я была выше Сони... Сколько бы ты радости принесла парням, да и огорчений не меньше... Война... — Анна Николаевна теребит шелковистую бахрому шали, сосредоточенно молчит. К липе с монотонным жужжанием подлетают и улетают пчелы, вокруг снуют букашки, изредка прогудит шмель.

Анна Николаевна восстанавливает в памяти, что сказала в последний день дочь, представляет, как она уходила. Она вообще все проводы помнит и поэтому все представляет очень четко. Стоит ей сосредоточиться или закрыть глаза и подумать — и все повторяется с такой ясностью, словно она смотрит знакомое кино. В такие моменты Анна Николаевна с кем-нибудь из своих заговаривает.

— С тех пор как проводила тебя, Глеб, — обращается она к своему мужу, — ушло с тобой и мое счастье. Оно уходило, как прорвавшая плотину вода. Сначала надеялась, хоть часть останется... все ушло, семья распалась... За всю жизнь с тобой я не помню ни одного грустного дня. Правда, Глеб, был ли кто счастливее меня на свете? Наверно, не было такого человека. Вот сейчас посмотри на нашу липу. Помнишь, как мы ее сажали? И у нее судьба переменилась. Изувечило липу снарядом, ствол подрезало, на чем только держалась бедняжка... Все считали, что засохнет, а она выжила. Рана заплыла, но цвести она стала не в срок, то зацветет — когда на других деревьях только лист округлился, то после того, когда все уже отцветут. А в последнее время открылась рана ее, и на том месте сейчас чернеет дупло. В этом году совсем она плохая, видать, отцвела в последний раз...