Валентин Солоухин - Соломенный кордон [Рассказы и повести]

Вечер выдался душный, безветренный. Красное солнце садилось за темную косматую тучу. Ласточки беспокойно кричали, летали так высоко, что учительница не видела их. «Быть дождю!» — решила Анна Николаевна.

Почаевничала перед открытым окошком и легла спать. Не спалось. Болели ноги, и, чего никогда не было, дергалось верхнее веко правого глаза.

На старом здании школы тоскливо, с жалобным надрывом ухал сыч. Анна Николаевна мысленно отметила, что сыч этот второй год не меняет тона. «Одинок, наверно...» Под тоскливое уханье она дремала. Вдруг, словно с цепи сорвался, налетел на открытое окно ветер, рванул, потом хлопнул открытой створкой, пузырем надул гардину, и через несколько секунд заметались огненные смерчи, ярко освещая просторную комнату. В этот момент Анна Николаевна четко видела на противоположной стене увеличенные фотографии мужа, дочери и сына.

Она встала, с трудом добралась до самовара, попила не очень горячего чая — доводить до кипения не было желания и, не закрывая окна, стала следить за грозой.

Во дворе, словно лес в ветреную погоду, густо шумел дождь.

Анна Николаевна щелкнула выключателем — электричества не было. Теперь всполохи молний сопровождались резким грохотом грома, от которого вздрагивало пламя зажженной свечи, огненные смерчи метались по всему небу, разрывая смоляную тьму, остро вонзаясь в землю. Ослепительно-яркие полосы, будто молнии-лучи, проносились несколько раз над вершиной липы, «Сожжет дерево!» — с отчаяньем отметила Анна Николаевна и задернула шторы.

В военное время стоял такой же грохот, она видела, как снаряд угодил в дерево, как с липы брызнули разноцветные осенние листья, похожие на огненные искры.

И опять лежала Анна Николаевна с открытыми глазами, и опять мечты ее были о прошлом, только сейчас она слышала, как устало, с надрывом тикают ходики. Она с нарастающим вниманием стала следить, как тикают часы, улавливала малейшие колебания маятника, перебои в механизме.

Постепенно думы унесли ее в молодые годы.

После гражданской войны она окончила институт. В то время человека, знавшего два иностранных языка, ценили высоко. Анну Николаевну оставляли работать в столице, но она настолько была одержима мечтой организовать и открыть где-нибудь в глуши свою школу, что махнула на все рукой и подалась в село.

«Моя школа, — в темноте улыбается Анна Николаевна, — бывшая моя школа...» — заключает она сокрушенно.

Обходя в то время дворы крестьян при составлении списков детей школьного возраста, она не в одной избе слышала: «Ты уж, матушка, погоди до холодов со школой. Пущай пока ребята наши в списках побудут. Помощники они наши. Как в поле справимся, так и приведем. Грамоте научиться — дело мудреное...»

Сейчас совсем другое. Ребята в первый день идут в школу по теплу, идут, как на праздник. И ее дети, дети учительницы, не меньше крестьянских радовались, отправляясь на первый урок.

«Сколько с ними хлопот было! С Наташкой приходилось воевать за математику:

«Наталья! — сердилась я. — Тяни математику, тяни...»

«Тяну, мам, но она как резиновая».

«Как не стыдно, отец математик!..»

«Мам, — лукавила Наталья, делая умильные гримасы, — но ведь я вся в тебя».

И действительно, удивлялась Анна Николаевна поразительному сходству способностей. В восьмом классе знала Наталья языки немецкий и французский не хуже матери. А вот сын не в отца пошел...

Как только началась война, Наталья определилась на какие-то курсы. Все говорила, что курсы медсестер кончает. А как немцы стали подходить к Орлу, тут она и призналась: «Прости, мама, за обман, другие курсы я окончила, радистка я». Отпраздновали ее день рожденья, и она ушла.

— Я, Глеб, все сделала, как ты когда-то мечтал, — вслух говорит Анна Николаевна. — В этот день, несмотря на осень, в ее вазе стояло восемнадцать красных роз... Через месяц, Глеб, я уже знала, что Натальи нет в живых. Она погибла при переходе линии фронта... — разговаривает Анна Николаевна с мужем.

Стучат ходики, тоскливо ухает сыч, гроза малость остепенилась, ослаб ветер, но дождь так льет, что слышно, как шумит и булькает в водосточных трубах вода, шумят под струями листья деревьев.

Ваня днями пропадал в лесу, на лугах, собирая всяких насекомых, ящериц. В семье «козявошником» его звали. Ваня не обижался, когда отец начинал над ним подтрунивать.

— Не люблю твои скучные цифры, и вообще мертвое для меня безынтересно, — говорил сын.

— Чудак!— горячился отец. — Цифры становятся живыми, одушевленными, когда человек творит. Ну, что и кто имеет еще такое стремительное движение, как цифры?..