Валентин Солоухин - Соломенный кордон [Рассказы и повести]

«С чего?.. А ни с чего... Данило притащил... А с чего началися наши ссоры с Данилой?.. Делить тож нечего было. Из-за какого-то пустяка поругались первый раз, второй, и пошло, потом стали ругаться по привычке, как заядлые курильщики... Жизнь прожили, как кошка с собакой...» Чем больше думала Ильинична о прожитых годах, тем тоскливее становилось на душе.

«Куда он мог деться? — вспомнила она о Внуке. — Кис, кис! — К ногам подбежал Жук. — Пошел, пролик!.. — выругалась она. — Кис, кис! — позвала в последний раз Ильинична.

Ночь молчала. На пустынной темной улице ни души. Все дома чернеют квадратами окон, глухо шелестят вековые тополя. «Эк, в такую погоду рыбалка... И понесла его нечистая!..» Ильинична нагнулась и погладила щенка:

— Жук, ух ты, собачье отродье!

«Взять в дом его — все живая душа рядом?.. Фу, псятиной несет!..»

— Иди в будку! Иди, собачонка... — Она постояла еще несколько минут на пороге и, зябко дернув плечами, ушла в дом.

Сон пропал. Опять Ильинична думала о своем.

— Мало в жизни радости было. Как погиб в шахте старшой, Данило запил. Каждый день на кладбище, на кладбище, аж почернел, а у меня слезы высохли — четверо еще за подол держались, словно грибы, выводком. Не верилось как-то, что нет старшего. Собираю обед, и ему тарелку ставлю... Долго не могла отвыкнуть...

Данило Иванович сам образумился, опять за ум взялся. Строже стал, суровей. Ребят со школы сам встречал, тетрадки стал смотреть. «Учитесь, ребята! Учитесь!» Зашпынял мальчишек. Один уже десятую группу заканчивал, и вдруг война, забрали парня, а осень — другой сам ушел.

Немец был — спокою не было, только и знают полицаи — в дом лезут. «Где сыновья? — орут. — Где старик?..»

Известно где, раз с вами нету, значит, там...

Орали они больше для страху, чтобы из дому какую-нибудь вещь стянуть. Поорут, поорут, смотришь — пальто дедово аль костюмчик ребят и взяли, чтоб им добра не было!.. В сорок третьем вернулись наши. Ушел на службу и предпоследний, Всеволод. Стрелком-радистом на самолете летал, почти до окончания войны письма от него шли.

Прикончили германца да за японца взялись. Получила последнее письмо: «Мама, на восток летим. Жди, скоро встретимся...»

Ан не судьба. Прислал командир ордена Всеволода, фотографию, письмо сам писал... Вот оно...

Ильинична встает, зажигает свет и только тут понимает, что рассказывала она все вслух.

— Ишь, как одной-то, и погоревать не с кем.

А плохо с Данилой стало у них после войны. Вернулся он весь в орденах, а я — месяца не прошло — последнего, младшего, похоронила. В шахте он работал, хоть и малолеток был. В те времена на это не смотрели, женщины, девчонки — все уголек добывали. Меньшой-то отчаянный по характеру вышел. Вместо того чтобы по сбойке лезть, в скип с товарищем забрался, а в этом скипу-то не то что людей, уголь не всегда на-гора доставляли.

Зацепился скип на полпути, и вывалились ребята, товарищ ноги поломал, но жив остался, а мой младшой — насмерть... Пришел Данило.

«Где ребята?»

«Нет ребят...»

«А младший-то, Володя? Не уберегла?!»

С тех пор и жизнь у нас не заладилась. Плохо жили... Все Данило. Сколько горя пережил... Да еще работа такая...

Я вот, считай, еще крепкая, а он чуть жив... Ильинична начинает вспоминать хорошее и удивляется, сколько у них с дедом было счастливых дней.

«Вот когда думаешь о плохом — то только плохое и прет в голову! — сердится она на себя. — Чай, полжизни прожили радостно!»

Ильинична встает, выходит на порог и зовет Внука. «Не уберегла старикову радость. Небось с ним уехал, небось успел к автобусу», — успокаивается Ильинична.

Засыпает она в добром настроении, уверенная, что Внук на рыбалке, и сны до позднего утра снились ей только о счастливо прожитых днях.

Проснулась Ильнична поздно, вспомнила о Внуке и забеспокоилась. «Пойти попытать ребятишек, может, кто схватил. Котенок-то — шут с ним, а скандалу не оберешься», — одеваясь, думала она.

Ночью прошел дождь, еще не высохло деревянное крыльцо, а бочка, стоящая под стоком, была полна черной, угольного цвета, воды. «Сильный какой прошел! Как там Данило?.. Будут ему судаки...»

Старуха остановилась у собачьей будки, заглянула во внутрь. Вначале она ничего не могла понять, но, присмотревшись, ахнула:

— Ах, лихоманка тебя одолей! Вот где ты царствуешь, тут нутро все почернело!

Жук поднял голову и вроде улыбнулся. Свернувшись калачиком, на нем, как на матрасе, спал котенок.

Жук относился к Внуку, словно старший к младшему, словно замечал, что котенок его побаивается. Поэтому и не лаял, и не гонялся за ним. Постепенно Внук почувствовал, что щенок ничего плохого не делает, по двору стал ходить смелее, но все равно на заигрывание Жука не отвечал. Щенку же очень хотелось поиграть с котенком.