Валентин Солоухин - Соломенный кордон [Рассказы и повести]

Продев крючок лампы в лацканы спецпиджака, он потащил молоток в ножку — нижнюю часть уступа. Вбив крепежную стойку у самого пласта, снял брючный ремень и привязал один конец к молотку, а другой захлестнул за стойку. Молоток повис, Антон Поликарпович снизу обхватил его здоровой рукой и нажал на ручку грудью, молоток застрочил, словно автомат, и вниз по лаве полетели куски угля.

«Вроде что-то получается, — повеселел Антон Поликарпович, — лампа мешает». — Он снял ее с шеи, удобно пристроил и подмигнул заблестевшему от света угольному пласту.

Работа шла, и уголь становился мягче, метан, выделяясь из кромешной глубины, гулко ухал, рыхлил пласт. Поликушин так увлекся, что не сразу заметил, как мощно стал бухать газ. Теперь при каждом ударе пики пласт взрывался сильнее и сильнее.

Временами Антону Поликарповичу казалось, что пласт начинен запалами от гранат. Угольная крошка секла руку, била в лицо. Того и смотри без глаз останешься.

По всей лаве стояла стрельба, порой бухало так, как будто в десяти шагах рвались мины. Последний раз так рвануло, что по завалу прошел треск и скопившаяся там пыль черным облаком поползла к забою. Стук молотков прекратился, постепенно затихла и стрельба.

Антон Поликарпович, привалившись спиной к породе, взвешивал положение.

— Эй, забойщик!— услышал он снизу голос. — Подожди, не сори, дай пролезем!

— Лезьте! — ответил Поликушин.

В ножке, словно в бездонной яме, замигал слабый огонек, за ним показалось еще несколько — чуть поярче первого.

«Смена уходит», — предположил Антон Поликарпович.

— Бухает? — спросил приблизившийся человек.

— Пошаливает маленько, — устало сказал Поликушин.

— А ты, я вижу, стреляная птица. Мы думали, новенький, начнет бить — удрапаешь. Теперь понятно. Зря вот только к нам пришел. Кончай, на-гора пошли. Соседу моему по уступу лицо и руки посекло...

Мимо Антона Поликарповича пролезли остальные, у одного, которого подстраховывали товарищи, чтобы он не свалился вниз, лицо и руки словно нефтью залило...

Поликушин остался в лаве один. Растревоженный метан никак еще не мог успокоиться, изредка потрескивал в нижних уступах.

Антон Поликарпович помнил, если пласт остынет, уголь станет крепким, как скала, и его придется «разогревать» снова.

Перевязав отбойный молоток выше, он почувствовал боль в груди. «Молотком набило», — отметил Поликушин. Приподнявшись выше, надавил на ручку молотка не грудью, а животом.

Теперь отдача была мягче, да и лицо не так крошкой секло.

Работал Антон Поликарпович с напряженной внимательностью, зная, что если случится беда, помочь некому — один в лаве.

Давление воздуха в шланге усилилось, молоток зверел от малейшего нажима, но Поликушин чуть дотрагивался пикой до угля, откалывал небольшие куски.

«Подогрев» пласт, хладнокровно следил за паузами между выделением метана, если выделение усиливалось, останавливался. Наконец он поймал ритм в работе и запомнил его. Инстинктивно пробуждалось в нем все, что он знал о шахте, о газовых пластах.

Согнав полоску, Поликушин зачищал куток — верхнюю часть уступа. Пласт в этом месте бил от малейшего прикосновения пики. Несколько раз угольная крошка попадала в рот. Отплевываясь, Антон Поликарпович из последних сил доделывал работу.

— Забойщик! Эй, забойщик! — сквозь буханье и стук отбойного молотка услышал чей-то голос Поликушин.

Снизу подлез десятник принимать работу.

— Ну и стрельбу ты поднял, словно под Сталинградом, — он приблизился вплотную, посветил на пласт. — Однако сделал ты больше всех... — посветил еще раз вдоль пласта, добавил: — Много, брат, сделал для первого выхода. Теперь заболеешь, все тело будет ныть, будто тебя дубинками отходили. — Помолчав, добавил: — А в нижних уступах дела ни к черту. Плохо работают ребята. Не успеваем уходить от завала, он уже по третьей крепи. Если крепь не усилить, завалит лаву, — десятник помолчал.

Антон Поликарпович поправил здоровой рукой каску, ладонью, похожей на черную лопату, провел по лицу, смешав с пылью капли горячего пота. Попросил десятника:

— Подай-ка, сержант, стойку.

Тот посмотрел в черное, осунувшееся от усталости лицо забойщика, на жидкие прямые волосы, которые выбились из-под каски и, прилипнув к угольной коже лба, белели паутинным налетом.

Не говоря ни слова, протянул Антону о флягу с водой. И пока забойщик утолял жажду, десятник сам забил стойку в крепь.

— Завтра можешь не выходить, — сказал он хрипловато, — с прогулами сейчас строго, один-два и‚ под суд... Ты спокойно отдыхай, на нашем участке льготы. Нарушаем, но только за счет таких поблажек придерживаем людей.