Шабданбай Абдыраманов - Белый свет

— Теперь говори, чтобы все понятно было!..

— Я же сказал, что забрал документы.

Отец вздрогнул, как от укола шилом:

— Бред какой!

— Сказал, не буду, и все…

— Плевал я на твои выкрутасы. — Усы Каипа ощетинились. — Да знаешь ли ты, щенок, чего мне стоило, чтобы тебя зачислили?! О деньгах и не говорю!.. Даже перед хромым бухгалтером нашим кланялся за эту самую бумажку… А он и сейчас, как встретит, поллитру требует!

— Вот поэтому и ушел я… Опозорил ты меня, отец! Презирают меня за нечестность! Как глаза покажу?

— Зачем тебе честность, недоумок! Умом нужно жить, а не честностью. Простота, говорят, хуже воровства…

— Выходит, по-разному смотрим на жизнь. Я свое счастье за деньги покупать не хочу.

— А у тебя и денег-то своих нет, — истерически взвизгнул отец. — Я тебя вырастил, через трудности, как собака, зубами за шкурку перетащил… А теперь поучаешь меня?..

Каип вскочил с места, сорвал со стены камчу и несколько раз стеганул сидевшего Маматая. Маматай инстинктивно спрятал голову. Каип в сердцах отбросил камчу и ударил сына рукой по макушке, подвернул палец и начал кричать:

— Проклятый, болван! Ох, мой палец! Ой-ой…

Гюлум, хорошо изучившая вихревой характер мужа, подобрала камчу и хотела выбросить в форточку, но попала в стекло, вылетевшее с жалобным звоном.

Каип набросился с руганью на жену, забыв на время о сыне.

В голос ревела испуганная и расстроенная приемом любимого брата шестнадцатилетняя Сайдана.

В доме, чувствовалось, надолго все перевернулось вверх дном. И Маматай решил уехать сразу же, не ожидая примирения и водворения порядка. Но на шее у него повисли мать и сестра, и Маматай остался с тем, что в первый же благоприятный момент уедет отсюда навсегда. В доме двум взрослым мужчинам стало тесно.

А Каип вдруг притих и сразу как-то сдал, почувствовал себя стариком, увидев, что сын у него — взрослый и больше в нем не нуждается.

Утром Маматай, на минуту прижав к груди плачущую мать и поцеловав в щеку сестренку, ушел из дому, не зная пока, куда приведет этот его первый самостоятельный шаг. Проходя мимо военкомата, он вспомнил, что возраст у него призывной, и встал в очередь на регистрацию…

Служить ему было тяжело, одиноко в ссоре со всеми, кто был дорог и близок ему столько лет… Часть Маматая стояла на Дальнем Востоке, и даже письма матери, написанные ученическим почерком Сайданы, приходили редко и нерегулярно (мать писать не умела, а разве Сайдану допросишься!)…

Маматай посылал Даригюль письмо за письмом, мол, так и не начав учиться, ушел из института. Но ответа не дождался. И все же осталась у него надежда, что ждет, что одумается и все у них наладится…

Вернулся Маматай из армии раздавшимся в плечах, с огрубевшим голосом и руками. Он обнял постаревшую еще больше мать, поднял, демонстрируя свою силу, закружил по комнате.

Мать смущенно уговаривала:

— Ну, будет тебе, сынок, отпусти — совсем испугал старуху! — Очутившись снова на земле, восхищенно смотрела снизу вверх: — Женить тебя пора, Маматай! Оставайся дома… У всех твоих ровесников уже свой очаг, дети. И мы не бедные, свадьбу справим хорошую, перед людьми стыдиться не будешь. А кому, как не снохе, лепешки испечь и чай заварить.

— Учиться буду, мама. А встречу девушку, что ж, женюсь…

Мать огорченно вздохнула, но спорить не стала, мол, дети теперь сами по себе живут.

Председателю колхоза ой как хотелось уговорить Маматая остаться в кишлаке. Торобек специально надел новый костюм с Золотой Звездой Героя Социалистического Труда, чтобы Маматай воочию убедился, каких высот можно достигнуть и в колхозе.

— Послушай, Маматай, все для тебя дороги открыты: хочешь чабаном, хочешь в хлопковую бригаду… Только скажи — завтра же на курсы механизаторов отправим.

Маматай уехал в город, все еще надеясь встретить Даригюль, так как случайно услышал, что по-прежнему работает на шелкоткацком комбинате. Он одиноко бродил по улицам, где они когда-то проходили с Даригюль… И Маматаю казалось, что с тех пор ничего не изменилось, и ему трудно было поверить в разрыв с Даригюль. «Пойти на комбинат, разыскать, объясниться?» Но решиться пока он не мог, не мог рисковать, потому что надежда на любовь Даригюль согревала его одиночество, помогала жить и стремиться к жизни интересной, осмысленной и достойной.

И вот эта встреча… Разве такой рисовалась она ему все эти годы! Что же Даригюль наделала! Теперь ведь ничего не поправить и не вернуть. У прошлого нет надежды. На душе у Маматая было пусто и тоскливо. На рынок идти расхотелось — лишь бы поскорее забыть, лишь бы не думать ни о Даригюль, ни о своей мечте, которой он жил столько времени…