Юлиу Эдлис: Опровержение

Дежурный из-за столика с телефонами спрашивает:

— Куда вам?

— В «Молодежку», — говорю независимо, — вызвали меня.

— Пятый этаж, — говорит, — направо от лифта. Только там никого уже нет, день кончился…

Еду на пятый этаж, а у самой в голове полная, строго говоря, пустота, ума не приложу — зачем еду, что я им скажу, с кем ругаться буду?..

Доехала, вышла, длинный коридор ярко освещенный, бесконечный, двери по сторонам все нараспашку, а за дверьми — комнаты с письменными столами просторными, с пишущими машинками зачехленными, с креслами разноцветными. А на столах, на креслах и, главное дело, на полу — бумаги, бумаги валяются, обрывки, полоски, целые газеты и даже совершенно чистые листки попадаются, никакой экономии ресурсов.

И ни души в этих комнатах и коридоре.

Целый километр протопала, пока нашла табличку «Советская молодежь». Вхожу, а в кабинете одна только старушка уборщица в халате синем выметает из него гору бумаги щеткой на длинной палке.

— Все ушли, — говорит, не оборачиваясь ко мне. — Все отработали.

А я гляжу на бумаги, которые она выметает, на обрывки: там не меньше десятка, как минимум, моих фото газетных на меня глядят без удивления, но с любопытством.

— Ушли, ушли все, — машет щеткой старушка. — Пропечатали что надо и разбежались.

— А это… — неуверенно спрашиваю я о макулатуре, которую она выметает вон, — это вы куда?..

— Как куда?! — удивилась она, но мести не перестала. — Это ж, поди, вчерашняя уже газета, устарелая. А нынче новые новости, свежие, завтрашние… их уже в типографию свезли, печатают, народ с утра пораньше кинется читать. А это, — ткнула она щеткой в ворох обрывков на полу, — вчерашний день уже. Вчерашний день, — повторила она, но тут ветер с улицы ударился в окно, распахнул его, сквозняк закрутил, закружил бумажный ворох, поднял в воздух, в том числе и мои фото.

Так и летаю я, кружась в воздухе, медленно плыву вниз.

— Вчерашний день, — опять повторила уборщица. — А жизнь-то на месте не стоит, ей свежих новостей подавай… Она одно знает: вперед бежать, сама себя обгонять… — и вскарабкалась на стул окошко захлопнуть.

Я ничего ей не сказала, повернула обратно. Лифт был занят, и я пошла пешком с пятого этажа на первый.

Иду, шагаю со ступеньки на ступеньку, а сама думаю или даже, строго говоря, размышляю обо всем сразу, никак мысли в кулак не соберу — и про газету, про весь день этот суматошный, и про всех, кто мне в этот день на пути попался, и про себя, про жизнь, которая не стоит на месте, а бежит, бежит, сама себя обгоняя… и про то, что день этот сегодняшний уже прошел, кончился, концы в воду, и начался новый, завтрашний, а в нем — полная неизвестность и покрытая мраком загадка.

Выхожу из подъезда, а сама уже знаю, кто там меня ждет и что со мною будет.

И все сбывается точно: на той стороне улицы на скамеечке у автобусной остановки сидит Гошка, подогнув под себя худущие свои ходули сорок шестого размера.

И вдруг лучик этот самый наш с ним тонюсенький — я уже упоминала о нем, — этот наш лучик опять зажегся и засветился и побежал от меня к Гошке, и я по нему пошла через улицу, как через речку по лунной дорожке.

Ничего не сказала, села рядом, молчу.

А мимо народ спешит, машины бегают, троллейбусы освещенные изнутри проплывают, первые осенние листья с деревьев медленно падают в свете фонаря.

А мы молчим.

И тут я прижалась лицом к нему, и не стыдно мне от этого, не совестно, а абсолютно даже, строго говоря, наоборот.

А он меня рукой своей обнял за плечо.

И я первая пошла по нашему лучику к нему и сказала очень просто:

— Я тебя люблю, Гошка…

Он не ответил, только рука его на моем плече заерзала и сильнее меня обхватила.

Я спросила его тихо и без сомнения:

— Гошка… а если б ты узнал, строго говоря, что у меня ребеночек в деревне существует… для примера — Робик какой-нибудь малолетний?..

Он ничего не сказал, только пальцы его еще сильнее сдавили мое плечо.

— Или что жизнь кончала от любви несчастной… а, Гошка?..

Он опять ничего не ответил.

— …или что мне разные сны наяву снятся и я, как маленькая, всему верю… ты бы не полюбил меня, Гошка?..

Он хотел было что-то сказать, но я не дала ему, сама себе на все вопросы ответила:

— Я тебя люблю, Гошка… и все будет хорошо… все будет, строго говоря, замечательно, потому что я тебя люблю… и завтра опять будет день длинный-предлинный…