Юлиу Эдлис - Опровержение

— Дальше некуда, приехали! — бросает с презрением Варвара. — Она же чистая мещанка, без очков видать!

— Мещанка? Оттого, что нормального счастья требую? — оскорбилась не на шутку Людка. — Нормальной любви, настоящей, обыкновенной, как у людей… а не танцы да тряпки одни на уме и мальчики, как карусель, все на одно лицо… А потом слезы в подушку?

— Это ты про меня? Про меня, да?

И слышу, как она, Варька, спрыгнула босыми ногами с койки, зашлепала по полу.

— Варька! Возьми себя в руки! — перепугалась Зина. — А то я уйду, ну вас, психички нервные!..

Тут я хотела было взять слово и пресечь на корню этот дурацкий спор с неизвестными последствиями, но вдруг Варька таким чудным, тихим и искренним голосом заговорила, что я, даже за дверью стоя, поняла, что сейчас она обязательно скажет самое для нее главное, без чего ей и жизнь не в жизнь.

— Я тебе скажу, Людка, — сказала она негромко. — Скажу, так и быть… Мальчики, говоришь, Пети, Феди, Жоры разные, сегодня один, завтра другой, и все на одно лицо… твоя правда. И что грош цена этим любовям, и что не любови они вовсе, а так, мусор, труха — опять ты права. Только я это понимаю, а ты — нет, потому что ты со стороны, из тенечка, с приступочки холодным глазом глядишь и губки поджимаешь — ах, ужас! ах, позор!.. И ничего-то ты не поняла, не сообразила — куда тебе! — что мальчики эти без лица от тоски объявляются, от скуки, оттого, что не хочу я как шерочка-с-машерочкой с тобой или Зинкой каблуки сбивать во Дворце культуры и потом идти по темной улице и бояться, что пристанет кто-нибудь, и надеяться, что пристанет и, на счастье, хорошим парнем окажется… и мимозу вялую, рубль веточка, самой себе на Восьмое марта дарить надоело! И фото киноартистов над койкой вешать тоже надоело. На-до-е-ло! Вот и знакомишься, и танцуешь, и провожаешься, и на все готова, хоть на край света, потому что вдруг это он и есть, тот самый, нареченный твой… и обжигаешься, как мошка об свечку, и уже не недотрога ты в белом платочке деревенском материном, который на дне чемоданчика давно смятый лежит и забытый… и опять обжигаешься, и опять надеешься, и только думаешь про себя: «Где же он ходит вокруг да около, твой-то, которого ты ждешь днем с огнем…»

А я стою за дверью и слушаю, и поражаюсь, и жалко мне ее, Варвару, до слез.

— А чего мне хочется, чего надо мне… — еще тише говорит Варька, — этого я пока не знаю… Только будь у меня она, любовь эта невозможная, и умереть не страшно, и под поезд, как Анна Каренина…

— Фильм-то замечательный… — задумчиво сказала Людка, — только сравнила — она и… — но вовремя язык прикусила.

Эти-то ее слова и переполнили Варькину чашу.

— Почему? — вскрикнула она с силой. — Почему?!

— Постояла бы она, Анна твоя, — вдруг обозлилась Зинка, — постояла бы она ночную смену, да двенадцать станков, да незнакомая пряжа идет, да узелки вязать и вязать… посмотрела бы я на нее!

— Почему? — не услышала ее Варвара. — Чем мы хуже? Или, наоборот, чем лучше? Нет, девочки, не знаю, как вы, а за себя я уверена! — И в голосе у нее такая сила радостная вдруг прорезалась! — Мне б только дождаться ее, любви-то, которая с большой буквы, мне б только до нее дотянуться…

Но Людка — кремень, скала, когда надо. Когда не надо, строго говоря, тоже.

— А если он, нареченный этот твой с большой буквы, в самый пожар вашей любви необыкновенной — возьми и налево вильни? Другая на крючок подцепит, помоложе, побойчее? А тебе: прости-прощай, подруга дорогая, спасибо этому дому, теперь пойдем к другому, а? — И уперла руки в боки.

Я даже дышать перестала за дверью-то.

А Варька, как стояла на койке во весь рост, так и замерла, а взгляд ее — это я сквозь щелку дверную вижу — остановился на чем-то посредине комнаты.

А там, на самой середке, на столе, на белой клеенке, пистолет Вадькин чернеет, про который я начисто позабыла.

Тут Варька как рванется с койки, как кинется к столу, как схватит пистолет и — обратно на койку с пистолетом в руке, никто и опомниться не успел.

А лично я, строго говоря, просто даже окаменела, и ноги к полу коридорному приросли от страха.

— Ой, Варька!.. — завизжала Зинка. — Ты что надумала?!

— Гляди не стрельни по глупости! — только и успела вымолвить Людка. — Анна Каренина, тоже мне…

— А я гордая! — говорит Варька с таким выражением, будто она и в натуре в данный момент переживает подлую измену своей великой любви. — Я гордая! Я ему — ни слова, ни слезинки. Я просто скажу ему: «Любимый! Ты не виноват. Любовь моя слишком для тебя сильная и безграничная. Я тебя не виню и прощаю. А мне в этой жизни уже делать нечего. Будь счастливый. Пусть она тебя любит, как я любила. Живи и радуйся». — И приставляет пистолет к виску.