Юлиу Эдлис - Опровержение

— Слушай, Семенова! — строго говорит Иван Макарович. — Тебе сколько лет?

— Семнадцать, — говорю, — восемнадцатый. А при чем этот вариант — сколько мне лет? — спрашиваю.

А у Неходько уже брови на переносице сошлись от завкомовского гнева:

— Семенова! Утром статья с портретом во всю газету, а в обед… Хорошо-о!..

— При чем здесь статья? — теперь уже я теряюсь в догадках. — При чем статья — и Робик?

— А при том, что ты обманула общественность, обманула печать, обманула товарищей, нас обманула! — как с трибуны, рубанула она без права обжалования. — Всех обманула!

— Почему обманула? — растерялась я. — Это все Гошка, он один виноватый!

— Какой еще Гошка? — допытывается Иван Макарович.

— Да Латынин же, кто же еще!

— Латынин? — удивился директор. — Это что же — поммастера твой, что ли?

— Ты в своем уме! — всплеснула пухленькими ручками Муза Андреевна. — Он же секретарь цехового бюро!..

— Передовик, заочник, на доске Почета бессменно… — не может прийти в себя Татьяна Алексеевна. — И на тебе…

— При чем тут Гошка? — удивляюсь я.

— Как при чем? — недоумевает Татьяна Алексеевна. — Он же отец как-никак!..

— Чей отец? — даже испугалась я.

— Как чей? Ребеночка!

— Какого еще ребеночка?!

— Робика вашего!

— При чем тут Гошка? — повторяю я, уже ничего не соображая. — И при чем тут Робик?

— Хорошо, — берет себя в руки Иван Макарович. — Давай по порядку. Три года назад родился мальчик Роберт. Робик. Так?

— Так.

— Теперь он здесь, в общежитии, поскольку тетка в деревне заболела, так?

— Точно, — отвечаю я и начинаю понемногу успокаиваться.

— И его отец — Латынин, так? Поммастера из осново-вязального?

— Латынин? Да какой из Латынина отец! Смешно! — И сама даже внутренне рассмеялась, представив себе Гошку на месте Робикиного отца.

— Такой же, какая из тебя мать! — заорал на меня Иван Макарович. — Два сапога пара!

— А мы с ним не пара! — все еще ничего не понимаю я. — Это чистые сплетни, если вам кто-нибудь что-нибудь наговорил!..

— Хорошо!.. — уже в полном изнеможении говорит директор. — Вы не пара, Латынин — не отец, но хоть ты-то ему мать, Робику этому, непорочно зачатому?!

— Нет, — тут я даже растерялась до полной немоты, — какая я ему мать?

— Как то есть не мать?! — просто-таки обомлел Иван Макарович. — Кто же тогда — мать?

Тут я только и сообразила, что они подумали, и какой вариант подозревают, и какие выводы выводят. И с такой обидной злостью, что даже слов нет, а о слезах и речи быть не может, не надейтесь, бросаю им в лицо:

— Ха!.. Какая разница, кто мать? Какое имеет значение? Ну, случилось это, ну, родился Робик, ну, отец неизвестен, сбежал или еще чего… Какая разница?! Ведь он все равно родился уже, Робик, уже ничего не поделаешь, уже в общежитии он, и Таиска его выселяет, и одно спасение — садик!.. Какая разница, кто мать?

Тут Иван Макарович ко мне подходит и виноватым неожиданно и совсем не директорским голосом говорит и в глаза мне избегает смотреть:

— Ну, перепутали малость, Семенова, маху дали… никто не хотел тебя обидеть, наоборот даже…

— Материнство у нас охраняется законом, — без уверенности говорит, ни на кого не глядя, предзавкома. — Невзирая на личность отца…

— Пойми, Тонечка, — ласковым голоском просит Татьяна Алексеевна, — мы же просто должны быть в курсе…

— А направление дадите? — спрашиваю я Ивана Макаровича.

— Какое направление? — не понимает он.

— В детсадик. — И совсем уже осмелев: — С завтрашнего числа. Завтра двадцать девятое, — уточняю для верности.

— Что у нас в детском саду делается, Муза Андреевна? — оборачивается он к Неходько, но, не дождавшись ответа, махнул рукой: — A-а… одним Робертом больше, одним меньше… — И, нахмурившись, пошел к столу.

— Как все-таки фамилия матери? — как бы извиняясь, спрашивает Муза Андреевна. — В направлении надо же фамилию указать.

— Не надо! — бросает ей Иван Макарович, а сам уже строчит на фирменном бланке направление.

— Не бойтесь, — говорю я ей смело, — не бойтесь, Муза Андреевна. Хороший человек и на производстве, и в личной жизни. И даже на доске Почета висит… а если вам так уж надо — кто, могу сказать, не секрет…

Но тут Иван Макарович меня перебивает, протягивает через стол бумажку:

— Бери. И коменданту скажи: пусть сколько надо живет твой Робик в общежитии. Все. Иди.

Я бумажку схватила, кинулась вон, даже поблагодарить не догадалась.

Вот такой вариант.

Вылетела я опрометью из кабинета, бегу со всех ног домой, той же дорогой, только опять, строго говоря, в обратном направлении. Бумажку с директорской подписью я догадалась в техасы спрятать: сбоку, над самой коленкой, тайный кармашек имеется.