Николай Пороховник - Поездка в Новгород-Северский

— Ха-ха-ха! — рассмеялся Сергей. — Припугнули мы серого!

Причем сказал он это добродушно, словно и впрямь хотел только напугать зайца. Но я почему-то не поверил.

— А мне его жалко было, — сказала девушка.

— Да-а, — махнул рукой Сергей, — все-то вы жалеете, всех вы жалеете, и добрых и плохих, — вспомнив, видимо, о чем-то своем, сказал он.

— Сергей, женщинам, наверно, во все времена было свойственно это, — сказал я.

— Наверно… — И, помолчав, добавил: — Только женщины сейчас что мужики, стремление у них такое.

— Ничего, — сказал я, — это пройдет.

— Пройдет-то пройдет, — вздохнул. — А сколько уже из-за этого горя, сколько ссор, драм, не успеваешь разбираться… А разводов сколько, детей-полусирот. Что ж они, по-вашему, вырастут добрее от этого?

Он замолчал, а через некоторое время сказал притихшей девушке:

— Ну что, наговорили мы тут! Не обращай внимания на это.

— Есть же еще и любовь, — серьезно и тихо произнесла девушка, не откликаясь на его веселый тон.

— Есть, да… Должна быть, — задумчиво проговорил он.

И, покрепче взяв руль, он ушел в себя, молча стал следить за дорогой. Поле кончилось, мы нырнули в перелесок. Дорогу сжали кусты, и казалось, что, высвеченные фарами, они бегут на нас со всеми своими листьями, стремятся заглянуть в кабину, прежде чем исчезнуть во тьме. Ветки даже терлись, царапались по обшивке. Но вот выскочили на бугор, и внизу открылась темная деревня. Не светилось ни огонька, было три часа ночи.

Сергей переключил фары на ближний свет, мы немного проехали по улице, и девушка попросила остановить. Мне показалось, что она не доехала до своего дома.

— А вы можете повернуть в этот переулок, выехать на другое поле и…

— Да знаю я, — усмехнулся Сергей. — По всему району приходится мотаться. Счастливо тебе! — И он тронул машину.

— Ой, спасибо! — спохватилась девушка, крикнула вдогонку.

Сергей чуть притормозил, весело сказал ей:

— Приеду к вам на танцы, первый танец с тобой! — А когда мы отъехали, повернулся ко мне: — Оттанцевался я, уже один бегает по двору, ждем другого.

И я тотчас же с тревогой вспомнил о сыне: «Как он там?» Мне подумалось, что за эту нашу первую разлуку с ним что-то случилось, ведь все так зыбко…

Я перебрался на переднее сиденье, отсюда обзор был широкий, был виден большой полукруг горизонта, куда опускался свод ночного неба, но тревога за сына почему-то не покидала меня, а усиливалась. Скорей, скорей к нему! Как же это я так долго… Но мы словно зависли в бескрайней ночи, лишь светлая стрелка на спидометре дрожала, показывала скорость. И странно: чем ближе к дому, тем картины одна хуже другой вставали в моем воспаленном воображении. Я уже сына видел таким, каким он был однажды, когда отравился неизвестно чем, поминутно просился на горшок, но только сгустки крови выходили из него, и жена заламывала руки от отчаяния, а я вызвал «скорую» и побежал на улицу, чтобы встретить ее, но, наверно, я все же убежал, не мог больше это видеть и переносить, однако и на улице у меня перед глазами был он, уже квелый, взмыленный, глазки его закрывались, когда жена брала его на руки, а голову он обессиленно клонил набок, опускал на ее плечо… Ему тогда было чуть больше года; и вот наконец появилась «скорая помощь», врач вошел вместе со мной в комнату, и еще с порога, через плечо врача в белом халате, через это белое плечо, увидел я, как жена обхватила малыша руками, прижала его к себе, словно отдавала ему свои силы, и он медленно оживал… Но сейчас, подумал я, ему, наверно, очень плохо, и какая тут «скорая»… А по транзистору передавали последние известия, но я почти не слышал, о чем говорил диктор, лишь отдельные фразы, словно издалека, доходили ко мне… Подводные лодки с ядерными зарядами… Лазерное оружие… «Звездные» войны в космосе… Что такое? О чем это они? — подумал я. Где это все происходит? Да, углубившись в свои тревожные воспоминания, я как-то ничего не мог осознать, возвратиться в эту реальность.

Вдруг я понял, что это касается и меня… Я был беззащитен перед этой страшной силой смерти, как была беззащитна вместе с птицами, зверьками и вся степь, по которой мы передвигались. Страх за сына, впечатления, бессонная дорога — все дало знать о себе, смешалось, и я неожиданно увидел крест. Огромный крест поднимался от развороченной, выжженной земли до жирных туч пепла, что грузно опускались, сдавливая пространство. Сквозь них, словно застывшие молнии, случайно пробились два-три солнечных мутных луча, тускло освещая темную искореженную пустыню, когда-то бывшую землей, и этот крест, перевязанный полотенцем…