Дмитрий Сергеев - Позади фронта [= Полевая жена]

Встречный ветер обтекал Шурочкин полушубок, но шинелку Копылова пробивал насквозь, и Федору приходилось прятаться за кабину. Он без досады мирился с неудобствами. Лишь забинтованная голова Никитина, которую видно было в зарешеченное заднее окошко кабины, не позволяла ему признаться самому себе, как он доволен нечаянной удачей.

Ближний госпиталь оказался в небольшом городишке на полпути к Варшаве. Помещался он в старом кирпичном корпусе.

Солдат из команды выздоравливающих, небрежно обутый в ботинки без обмоток, принес носилки и расставил рядом с машиной. Копылов и Шура помогли Никитину выбраться из кабины. На носилки он лег сам, боязливо распрямляя тело. Шура Чабанец с документами Никитина побежала в канцелярию госпиталя. Копылов взялся за ручки носилок.

В полумраке коридора на оголенных стенах висели остатки прежней штукатурки.

— Осторожней: лестница, — предупредил санитар, идущий впереди. Копылов помедлил, ногой ощупывая истертые подошвами каменные ступени.

В пустой камере санпропускника, раскорячив дубовые ножки, стояла деревянная скамья, по-банному отбеленная водой и мылом. Санитар помог Никитину разуться, снять брюки. Дежурная сестра сложила одежду раненого в просторный мешок, на котором черной краской был выведен номер.

— Посторонним не положено, товарищ старший лейтенант, — заметила она Копылову.

— Федя, на минутку, — попросил Никитин.

Копылов подошел, поразившись про себя, что Никитин назвал его по имени.

— Не знаю, выкручусь ли…

— Все будет олл райт, — с излишним оптимизмом сказал Копылов. Никитин поморщился: то ли ему не по душе было легкомыслие Федора, то ли от боли.

— Крепко меня покарежило — не выкарабкаюсь. Ты вот что: если что, напиши домой, — жалкая улыбка скользнула по губам старшего лейтенанта.

Федор молча кивнул и вышел, легонько подталкиваемый в спину нетерпеливой сестрой.

— Только раньше времени не вздумай — если что! — крикнул вдогонку Никитин.

Багнюк осматривал свою машину, панибратски похлопывая ладошкой по остывающему капоту и носком пинал ухающие баллоны.

— Крепись, старушка, до Берлина чуток осталось — а там и демобилизация. Где-нибудь в колхозе еще помантулишь. В добрые руки попадаешь, лет пять поползаешь еще.

Заметил вышедшего Копылова, смутился.

— Барахлит стерва. Вкладыши бы сменить, да нету, — пожаловался он. — У вас махорка или табачок?

— Махорка. — Федор достал измятую ополовиненную осьмушку.

Багнюк начал скручивать цигарку.

— Как он? На подсосе? — кивнул в сторону госпитальных окон.

— Плох, — согласился Копылов.

— Последнее время гонял на своем трофейном драндулете, будто нарочно нарывался попасть в аварию, — сказал Багнюк, извлекая из штанов кресало и трут.

Федор дал ему прикурить от зажигалки.

На крыльцо вышла Шурочка, грустная и заплаканная. Она оформила документы и повидала Никитина — его уже поместили в палату.

Шурочка не собиралась ехать дальше, хотела ловить попутную машину в обратную сторону.

— Разве тебе не интересно посмотреть Варшаву? — спросил Копылов.

— Говорят, там одни развалины.

— Что-нибудь уцелело. Потом станешь жалеть, если упустишь случай.

— Ладно, пусть мой начальник позлится, — решилась Шура.

Сели в кабину втроем. Пришлось вплоть притиснуться друг к другу, чтобы не мешать Багнюку.

Нагретое шоссе начало парить, в мокром асфальте отражались голые придорожные кусты. Освещенная солнцем макушка костела ненадолго возникла в стороне и снова пропала за отлогой чертой горизонта. Полуторка, выбиваясь из сил, катилась навстречу тугому ветру. Надсадно ревел мотор, захлебываясь от непосильной нагрузки.

— Что-то твоего Прутского не видать? — поинтересовался Копылов.

Шурочка скосила на него глаза.

— А ты не знаешь? — не веря ему, спросила она. — Их дивизию передали ВВС Войска Польского. Говорят, он женился на польке, чтобы уж совсем поляком стать.

— Я ничего не знал, — смутился Федор: в Шурочкиных словах ему почудилась боль. — Я бы не стал спрашивать.

— Да ничего особенного — я привыкла. Ко всему привыкла, — загадочно прибавила она с невеселой улыбкой.

Впереди на перекрестке появился шлагбаум. Багнюк затормозил, полуторка остановилась. Копылов перелез в кузов: втроем в кабине не полагалось. Запахнулся поверх шинели в Шурочкин полушубок. Запах выделанной овчины казался приятным.

Скоро показалась окраина. Издали Варшава больше походила на город — когда подъехали, видно стало: повсюду — развалины.