Григорий Боровиков - В хвойном море [Рассказы]

— Не скажите, — отзывается Саша. — Сколько хочешь приедут.

— Ну, мы — первые и захватим местечко получше, — твердо возражает Говорухин, продолжая оглядывать ровную болотистую местность, кое-где поросшую мелколесьем.

— Вот черт! — вдруг выругался он, хлопая себя по толстой шее, затем по руке. — Слепней-то сколько!..

— На дураков мухи падки, — ответил Саша, пиная резиновым сапогом колесо.

— Ты это про кого? Уж не про меня ли? — спокойно спросил Говорухин.

— Поговорка такая. Но можно про нас обоих. Ну, разве умный человек поедет в такую даль за утками? Сейчас слепни кусают, ночью комары зададут жару.

— Поэзия охоты выше неудобств, — изрек Говорухин с особенным удовольствием.

Охота!.. Кто хоть раз почувствовал ее сердцем, того всегда будет волновать раскатистый звук выстрела, острый запах сгоревшего пороха, приятная усталость от долгой ходьбы, ночной костер и охотничьи байки за кружкой горячего, черного, как деготь, чая.

Говорухин любил охоту за то, что там он мог быть самим собой, мог говорить, что думал, не подбирая слова на общепринятый образец, как, например, газетная статья или речь с трибуны, он мог вдоволь пить водки, не боясь посторонних глаз и осуждений, не рискуя уронить авторитет в глазах подчиненных. Поэтому летом и зимой, перед началом охотничьего сезона, он загодя говорил водителю: «Саша, скоро на уток», или: «Саша скоро на зайцев». Саша отвечал неизменно одно и то же: «Будет!» Это означало, что он должен позаботиться о боеприпасах, выведать в союзе охотников, где в этом году наибольшее скопление дичи, подготовить машину к бездорожью.

Так ведется уже более двадцати лет. На многих и разных должностях побывал за это время Говорухин, но с Сашей не расставался, перетаскивал его за собой, без него он как бы не чувствует себя полноценным деятелем. «Мы оба привыкли друг к другу», — говаривал он шоферу в минуты благодушного настроения. «Притерлись», — соглашался Саша.

Вот и сейчас, на этих глухих степных болотах, Говорухин чувствует себя с водителем как с родным.

— Вот что, Павел Елизарыч, — говорит Саша, протягивая своему начальнику пачку сигарет, — покурим — да и за дело.

Несколько минут они курят. Худощавый, спокойный в движениях, Саша стоит, привалясь к машине, рассеянно смотрит куда-то мимо старой ветлы. Говорухин усаживается на землю, долго устраивается поудобнее, кряхтит. Говорухин еще не стар, лет пятидесяти, плотен, круглолиц, взгляд маленьких, глубоко сидящих глаз восторженный, как у юноши.

Сейчас его внимание привлекла крохотная дырка на брюках: «Думал, износа не будет, а износились». Он ковыряет ногтем материю, туго натянутую на коленке. Когда-то в этих брюках и в такой же гимнастерке, подпоясанной широким ремнем, в сапогах Говорухин ходил на работу, на торжественные заседания, в театр и в гости. «На то была мода, — размышляет он, вспоминая былое. — Теперь в сапогах да в галифе — только на охоту, а всюду являйся в пиджачном костюме, в галстуке… Да-а, все переменчиво…»

Размышления Говорухина прервал Саша.

— Ну, я в разведку, — сказал он, — а вы тут займитесь… — Он не договорил, зная, что Говорухин все понял.

Натянув голенища резиновых сапог до паха, Саша пошел напрямик через кусты, ступая длинными ногами легко и неслышно.

Говорухин докурил, затоптал окурок в сырую луговину, пошел искать валежник. Так уж повелось издавна, что сбор топлива на охоте и рыбной ловле входит в его обязанности, как и вся самая простая работа. Шофер Саша, отличный охотник, руководит охотой. Это Говорухин признавал за ним беспрекословно и подчинялся ему добровольно.

Одного он не мог понять: почему он, вооруженный прославленной зауэровской бескурковкой, всегда добывает дичи меньше, чем Саша со своей старенькой «тулкой». И зрение у него, у Говорухина, хорошее, и руки сильные, а что-то не получается, что-то не везет…

Медленно идет день. Солнце показывает время паужина и уже не так печет, как в полдень, но все еще жарко и ослепляюще. Тишина стоит гнетущая, мертвая. Шаги Говорухина и треск ломаемых им сучьев раздаются пугающе громко. Мокрый, весь в поту, он садится у кучи хвороста, вытирает лицо и шею большим клетчатым платком, осматривает ссадины на руках, ворчит на жару, на мух, на шофера…

Саша пришел по-прежнему неслышно, когда Говорухин подремывал в тени машины, глянул на хворост, бросил небрежно:

— Мало.

Открыв глаза и почесав под расстегнутой и распоясанной гимнастерской, Говорухин осторожно спрашивает: