Григорий Боровиков - В хвойном море [Рассказы]

— Делай как хочешь, — устало сказал Сергей.

10

До самых последних минут Сергей не верил в разрыв с Радой. На то, как она готовила машину, как укладывала в чемодан свои вещи, он смотрел иронически, точно на женскую блажь, скоропроходящую и неопасную.

Но вот они позавтракали, и Рада спокойно сказала:

— Давай присядем, Сережа, перед дорогой по русскому обычаю. А когда уселись, продолжала все тем же спокойным и скорбным голосом: — Нам надо пожить врозь, разобраться в себе. Мы лучше поймем друг друга на расстоянии и тогда уж решим: жить или разрубить напрочь.

— Нет, ты не поедешь.

— Этот вопрос я решила, — теперь слова ее звучали с материнской строгостью и незыблемостью. — И ты меня не удерживай. За рулем я успокоюсь, все обдумаю, а ты поживи тут, порисуй. За комнату заплачено. Возьми денег. — Она растегнула сумку.

— Не надо, у меня есть, хватит.

— В случае чего, дай телеграмму, пришлю.

Она рывком подняла со стула свое сильное легкое тело.

— Ну, пока! — Сомкнутыми сухими губами скупо, как сестра, поцеловала Сергея в уголок рта и быстро пошла во двор, к автомашине.

11

Чувствуя себя осиротевшим, Сергей уныло, с пустой душой бродил по улицам, заглядывал в кафе, выпивал кислого вина, толкался на базаре. Бездельный день оказался необыкновенно долгим, тягучим и скучным. Не один раз купался в море, прочитал все газеты, какие были в киоске, проехался на электричке до ближайшей станции и обратно, — и все без интереса, лишь для того, чтобы заполнить время, которого вдруг оказалось непривычно много. Работать он не мог, потому что мысли его были заняты Радой. Он толком не понимал, что случилось, и не предполагал, чем все в конце концов кончится.

Уже вечерело, когда он, издерганный и усталый, зашел на почту и написал Раде сумбурное и нежное письмо. После этого ему стало легче, и он почувствовал голод. Придя домой, он хорошо поужинал и, не тревожась ни о чем, моментально уснул, а утром встал с ощущением легкости в теле и с душевным спокойствием.

Закинув за спину этюдник и взяв в руку длинную палку, Сергей отправился в горы, к водопаду, который увидел как-то во время прогулки и порывался написать, да Рада не захотела скучать несколько часов.

Шел он долго по каменистой тропе вдоль бурного ручья. Солнце прорвалось в ущелье, и вода, прыгая по порогам, играла фиолетовыми брызгами, росой оседала на кустах шиповника. Прозрачный воздух нес в вершин запах снега. Шагалось легко, и было бы весело, если бы не думы о Раде. Плохо веря в случившееся, Сергей не мог найти ему объяснения. Не в том же дело, что он не стал драться с нахалом. Все представлялось серьезнее, глубже. Быть может, он с самого начала повел себя неправильно? Был невнимателен, не нежен, не ласков? Да, он стеснялся часто и много говорить о своих чувствах. Боясь показаться приторным, таил глубоко любовь.

Сколько ни думал Сергей, а так и не нашел удовлетворительного объяснения поведению Рады. И тем не менее он готов был всю вину взвалить на себя, только бы примириться.

Когда он дошел до водопада, мысли его перестроились. Некоторое время он стоял, глядя на крутую, всю во влажном блеске скалу, на зеленые кусты, чудом уцепившиеся корнями в камне, на низвергающийся шумный поток хрустальной воды, на водяную пыль висевшую прозрачным облаком, в которой переливались цвета радуги.

Как хлебопашец перед тяжелой работой, Батырев поел хлеба с помидорами, напился из водопада и, раскрыв этюдник, медленно и глубоко вздохнул, собираясь с силами, выдавил на палитру краски из тюбиков, прошептал:

— Утоли моя печали!

И все, что еще недавно томило душу, куда-то ушло, рассеялось, мысли очистились от суетного; рука привычной кистью сделала первый мазок на холсте, и вскоре Сергей Батырев забылся в работе, отрешившись от всего на свете.

Жарко. В чаще низкорослой ольхи воздух плотный, влажный, удушающий. От болот, густо поросших кугой и осокой, пахнет прелью и парной сыростью. Все неподвижно, все замерло — кусты, деревья, трава. Только комары вьются роем, да слепни, пестрокрылые, с выпуклыми сетчатыми глазами, липнут ко всему живому.

На невысокой плешивой гривке стоит автомашина. Она только что пробралась сюда по кочкам и ямам, мотор еще пышет жаром, и в радиаторе булькает закипевшая вода. На этой машине приехал Говорухин со своим водителем Сашей.

— Тут, пожалуй, никого кроме нас и не будет. — Говорухин тяжело вылезает из машины, оглядывается. — Сто километров от города: не любому-всякому сподручно добираться.