Алексей Кулаковский - Тропы хоженые и нехоженые. Растет мята под окном

— Ой, боже!.. Как я рада!..

Она долго держала его в объятиях и часто, возбужденно дышала на ухо, в волосы на затылке. Его шляпа упала на траву, и никто из них даже не заметил этого, не почувствовал.

«Неужели это счастье? — радостно и нежно думал Высоцкий и молчал. — То настоящее счастье, какое порой только снилось, но еще ни разу не приходило».

— Я загрустила по-о… — Ева передохнула, будто боялась произнести слово, — по тебе, — прошептала наконец. — Мой милый, хороший…

Леонид наклонился к ней, впервые обнял сильно и смело и, очевидно, впервые почувствовал такую близость, какая не может сравниться ни с чем, перед какой отступают все человеческие чувства, даже родство, родители. Казалось, что у нее уже не было ничего, что принадлежало б только ей одной, не оставалось ни одной черточки, привычки, которые были б ему не по душе и не по сердцу.

Даже через пальто ощущались девичьи лопатки, такие острые после затяжной болезни, нежные и хрупкие. Потом он немного развел руки и взял ее под мышки, легко, будто сам этого не замечая, поднял.

— Куда тебя отнести, счастье мое?

— Отпусти, уронишь! Сама пойду.

Не сговариваясь, они направились в сторону Арабинки… Тропинка через застывшую зябь была узкая, по ней впору идти одному, но они умещались вдвоем. Ева держалась за локоть его руки и ступала легко, неслышно, будто плыла рядом с ним. Встречались люди, знакомые и незнакомые, кто здоровался, кто не здоровался, а девушка не отстранялась от него, не отводила плеча… Обеим рукам было тепло от сильного мужского локтя, и она не отнимала своих рук, прижимала его локоть к себе.

Высоцкому представлялось, что уже давно идут они вот так рука об руку, что иначе и нельзя им ходить. И если б она вдруг отстранилась, приняла свои ласковые, но цепкие руки, он, наверно, покачнулся бы и упал в другую сторону, где не было такой желанной и прочной опоры. Идти б так всю самую длинную дорогу, идти всю жизнь…

— Ну как тебе работалось, редактор? — шутливо, но с некоторой гордостью спросил Леонид.

— Уже третий день редактирую, — мягко засмеялась Ева. — Письма читаю, листаю подшивки. Отстала за лето, хочу наверстать.

— Это необходимо, — поддержал Высоцкий. — Особенно газетному работнику. Постепенно войдешь в курс.

— Понемногу осваиваюсь, — согласилась Ева. — Сегодня с утра подготовила один материал, да не знаю, как Пласкович.

— Он мужик умный, — заметил Леонид, — и не профан в этом деле. Поможет. Жаль, что я почти ничего не понимаю в печати, а то нанялся б тебе в помощники.

— Вы будете помогать, — уверенно сказала Ева. — Я не обойдусь без вашей помощи.

— Почему «вы», «вашей»?

Ева смутилась, сильней прижала к себе его локоть.

— Не могу в обычном разговоре, — призналась откровенно и доверчиво. — Кажется, что не будет той естественности и серьезности.

Потом она замолчала и стала чаще ж тревожнее дышать, будто хотела что-то сказать, да не находила слов. Высоцкий почувствовал, что руки ее задрожали.

— Тебе холодно? — заботливо спросил он.

— Нет, это я так, — стараясь быть спокойной, сказала Ева. — Просто так… Не могу, как вспомню… Вот видите, вы и сегодня должны мне помочь.

— Чем смогу, пожалуйста.

— Вы сможете.

— Скажи иначе, тогда смогу.

— Ну хорошо: ты сможешь.

Высоцкий повернулся лицом к ней и стал ждать, а она снова не отваживалась или не находила слов, с которых надо было начать.

— Говори смелее, — подбодрил он. — Я слушаю…

— Письмо одно… — наконец будто и без особого внимания к этому проговорила Ева. — Почту сегодня разбирала, пришлось прочитать… Глупость это, анонимка… Можно было просто и в архив положить…

— О чем письмо? — уже немного предчувствуя, что это касается его, спросил Высоцкий. — Мне можно узнать?

— Хотелось, чтоб узнали… А теперь сомнение берет: может, напрасно тревожусь и вас тревожу…

— Значит, обо мне?

Ева кивнула головой…

«Людмила, — в первое мгновенье подумалось Высоцкому. — Наверное, она что-то написала. Неужели дошла до такой подлости?..»

— О чем там, не можешь сказать?

— У меня оно с собой, — с чувством некоторой неловкости сказала Ева. — Боялась, что потом вас могли б еще больше расстроить.

— А я и не тревожусь, — заверил Высоцкий. — Покажи!

Она открыла сумочку, висевшую у нее на руке, достала синий конверт. Еще в полумраке Леонид заметил, что почерк не Людмилин, и почувствовал некоторое облегчение: тяжело было б представить бывшую свою жену в такой отвратительной роли. Попробовал читать, но написано было так мелко и неразборчиво, что при таком свете буквы сливались.