Алексей Кулаковский: Тропы хоженые и нехоженые. Растет мята под окном

— Кандидатуру Леонида Александровича первым назвал я, — сказал он единым выдохом. — Не ждал отводов, думаю, что и все вы не ожидали. Ну а если так получилось, то выскажу перед вами все, что у меня на душе… Наталья Константиновна Вишневская, как и каждый из нас, конечно, могла тут выступить и сказать, что думает, в чем сомневается, кому из названных кандидатур не доверяет или относится с предубеждением.

— Я, может, и доверяю, — послышался женский голос из притихшего зала, — но хочу еще раз выяснить…

— Правильно! — подхватил Жемчужный. — Это твое, Наташа, право, можно даже сказать — долг. Никто тебя в этом не упрекает, едва ли кто скажет, что это нечестно. Наоборот, все было очень принципиально и благородно. Но мне, положа руку на сердце, хотелось бы сказать, что на душе остался какой-то осадок от твоего выступления. Во-первых, Наташа, давай начистоту. Не может быть, чтоб ты не знала, что Леонид Александрович ни в чем не виноват, что в подполье он был по особому заданию райкома партии и сделал там очень много полезного. Об этом все теперь знают, это доказано, и судебное обвинение с товарища Высоцкого давно снято.

— Я хотела услышать это от него самого! — снова донесся выкрик из зала.

— Услышишь, если надо будет, — спокойно ответил Вячеслав Юлианович. — А пока что послушай меня. Второе, что я хотел сказать: мы с тобой не первый год знакомы, в войну были в одной партизанской бригаде. Кстати сказать, в этой же бригаде воевал и Высоцкий. Если у тебя возникали какие-либо сомнения насчет нашего партизана, то мы могли в любой момент встретиться и все уточнить.

— Я никогда не видела его в нашей бригаде! — настойчиво возразила женщина и даже приподнялась со своего места.

— Это могло быть, — согласился Жемчужный. — Леонид Александрович тоже не знает тебя. Когда он был рядовым, потом — командиром роты, вы, очевидно, не встречались. Став командиром отряда вместо Брановца, он часто бывал в штабе бригады, но тебя уже там не было, эвакуировали после ранения. И вот пишешь в газету — не подписываешься… Выступаешь будто бы и смело, но я не могу назвать это смелостью. Мы порой боимся поверить человеку даже тогда, когда он уже не имеет надобности в такой вере, скажем, твоей, моей… Считаем это каким-то великодушием и не чувствуем, что проявляем самое обыкновенное малодушие. Извини, Наташа! Я, может, и не говорил бы сегодня так резко, если б имел в виду только тебя. Возможно, не было б у меня и столько душевной боли и мучительных ощущений… Хотя чистая правда и то, что Леонид Александрович — мой лучший друг, и за него я готов стоять горой. Беда в том, что выступаю я… против самого себя. Если не совсем сегодняшнего, как мне думается, так в полную меру против вчерашнего. Я много передумал и немало помучился за последнее время. О недавнем хочу тут сказать, что допускал порой слабинку, потому и получались разрывы между намерениями и делами. Твою анонимку, Наташа, я читал, как член редколлегии. И скажу честно, догадался… Подумал, что это ты написала. А вот найти удобный случай, чтоб встретиться да поговорить, не нашел. Были у меня и еще некоторые серьезные упущения… — Тут он снова проникновенно посмотрел на Высоцкого. — Но главное, пожалуй, не в этом. После долгих раздумий и переживаний, а еще чтоб лучше убедить тебя, Наташа, я хочу сегодня сказать, что сам лично знал о временном подполье Высоцкого. Мне сказал об этом Меркуш незадолго до своей смерти. Почему я не выступил в свое время, почему не защитил друга и соратника, когда над ним нависла черная туча? Можно найти много причин: мы были далеко друг от друга, я слишком поздно узнал о тяжелом случае… Но оправдываться не буду. Сколько лет ношу эту вину и боль в себе! Сколько еще буду носить, но утаивать такую правду больше не могу. И никакую! Возможно, поздновато пришел к этому убеждению, но пришел. Суди меня, Леонид, как хочешь! Судите вы все, товарищи! А сам я, пользуясь своим правом и случаем, хочу попросить вас всех снять мою кандидатуру в члены бюро парткома. Всей своей совестью чувствую, что не могу, не имею морального права оставаться на руководящей партийной работе…

Он еще какое-то время оставался на трибуне, смело и открыто смотрел в зал, будто стараясь увидеть каждого, кто внимательно слушал его. Потом медленно сошел и сел на прежнее место, положил обе руки на стол. Ни на кого не смотрел, опустив глаза, и, пожалуй, ни о чем больше не думал. В зале было тихо, как и после выступления Натальи Вишневской, даже еще более настороженно и неопределенно. В президиуме первым отвалился от стола и кашлянул председатель. Он будто только теперь вспомнил, что надо что-то делать, как-то вести конференцию. Взяв в руки листок с кандидатурами, приблизил его к очкам и вдруг удовлетворенно кивнул головой.