Александр Эбаноидзе - ...Где отчий дом

...Раскрываю глаза и сквозь дрожащие веки вижу небо. По небу скользит ястреб. Он чертит широкие круги над долиной, иногда едва заметным движением крыльев меняя направление полета. Обгорев­шие края облаков остывают темнея. Голоса лягушек звучат резче. Ястреб долго ходит кругами над долиной. Потом, словно вспомнив что-то, машет крыльями и летит к горам. Я смотрю ему вслед, пока едва различимая точка не слилась с темнеющей голубизной. Тогда я раскидываю руки и затихаю...

Всем существом — от корней волос и до кончиков пальцев — ощущаю, как из земли в меня переливаются покой и сила. Трава шуршит, шелестит, силится расти; в ней ползают муравьи и букаш­ки, прыгают кузнечики; это лес с крошечными деревьями и крошеч­ными обитателями, он перепутывается ветвями, его стволы клонятся в разные стороны; он непроходимо густ; живой и сильный, он тянет в себя мохнатыми корешками соки земли, гонит их по стеблям вверх, и налитой стебель, примятый моей рукой или буркой, норовит рас­прямиться и встать во весь рост.

Какая благодать!..

Со вздохом раскрываю глаза. Купол неба высок и чист. Горы величавы, значительны. Уют долины — ясный и дружелюбный, как уклад в счастливой семье...

Нежданный гость нарушает этот уют. Он с шумом продирается через терновник, покашливает и, когда я приподнимаюсь, что-то го­ворит по-грузински.

Я смотрю на него спокойно, без робости, с легкой досадой от­того, что он нарушил мое блаженное уединение. Гость улыбается как-то вкривь, кивает и, шагнув ко мне, повторяет что-то по-грузин­ски. Он некрасив — худ, сутул, носат. На небритом лице складки морщин и подглазники. В его повадке странно сочетается застенчи­вость с развязностью, а взгляд блестящих глаз заставляет меня по­добраться и запахнуть юбку.

— Что вам нужно? Я не понимаю по-грузински.

Он невнятно бурчит что-то, оглядывается и, выставив два пальца, спрашивает:

— Где?

— Кто? — не понимаю я. В памяти проносится случай недельной давности: мы с Джано прятались от жары в дырявой хибаре у Чер­ной речки, напоминавшей Кавказ Бунина и Чехова. По соседству галдела компания молодых людей. Они хохотали, перебивая друг дру­га, говорили тосты и пили вино из чайных стаканов. Не знаю, что один из них сказал обо мне (порой удобно не понимать языка), но, взглянув на Джано, я перепугалась: его глаза превратились в щелки, залитые зрачками, в лице ни кровинки... До сих пор не пойму, как мы уцелели в тот раз...

— Этот... Котори риба ловит,— с трудом, но вполне дружелюбно складывает фразу мой гость.

— А-а! — обрадовалась я.— Джано! Сейчас позову.— Вскакиваю, подхожу к обрыву и вижу Джано, он медленно и нетвердо бредет по ручью. Мокрая сеть свисает с руки. Вот он замахивается и вы­кидывает сеть, точно бросает на воду большой обруч.— Джано! — кричу я.— Джано! — и. когда он оглядывается, машу рукой.:— Под­нимайся! Тут к тебе...

Он не спеша вытаскивает сеть, выбирает из нее несколько ры­бешек и лезет на пригорок.

— Хорошо! — отдувается и весело взглядывает на меня.— Как в нашей речке! Смотри, сколько форели! На твое счастье! Ты везучая, а все хнычешь...

Сбегаю к нему навстречу, заглядываю в ведро с водой. Рыба бьется, ходит ходуном, выплескивается фонтанчиком.

— Она еще живая...

— Живучая, все руки искусала. И от ячеек не отодрать.

— Тут какой-то человек пришел,— говорю я.

В это время гость сам вырастает над обрывом и резким высоким голосом приветствует Джано. Они заговорили так, словно давно зна­ют друг друга.

— Пастухи приглашают нас,— Джано отжимает закатанные об­шлага брюк, по волосатым голеням стекает вода. Пастух, непостижи­мым образом соединяя во взгляде смущение и наглость, посматрива­ет на меня.— Его зовут Дурмишхан. Он, говорит, сразу сообразил что ты не грузинка.

— Я тоже сразу поняла, что он не русский,— отшутилась я.

— Пойдем к ним. Хоть обсохну у костра.

— Не хочется.— Мне не понравился этот явившийся из сумрака двуликий Янус.— Разведем костер сами.

— Почему?

— Кто их знает, что там за люди. Лучше будем я и ты.

— Ночью похолодает, а у них хижина.

— А мы поближе к костру и в бурку.

— Они, наверное, уже и барашка зарезали. Слышишь — обра­щается он к пастуху.— Я говорю, вы барашка зарезали? Верно?

Тот весело кивает.

— Я боюсь, Джано, ей-богу...

Джано только смеется в ответ на мои слова.

Сворачиваем бурку, навьючиваем ослицу и трогаемся. Дурмишхан идет впереди, положив на плечи небольшой посох и повесив на него руки,—он изредка оглядывается и хриплым голосом говорит Джано несколько слов. Не знаю, что отвечает ему Джано, но пастух каждый раз смеется и восхищенно мотает головой.