Сергей Сартаков - Ледяной клад. Журавли улетают на юг

— Так делают только трусы, — нахмурился Александр.

— Ты сам трус, — едва разжимая зубы от боли, выговорила Фима. Крупные слезы так и катились у нее по щекам. — Меня поучаешь, а сам небось со всеми вместе не хочешь остаться… К мамочке на блинки торопишься…

Слова Фимы, как огнем, обожгли Александра. Он не нашелся, что ей ответить.

— Ну, пойди заяви, — пригибаясь и зажимая меж ладоней пришибленную ногу, еще сказала Фима, — пусть под суд… меня… Что я — нарочно, что ли?

И, съежившись, тихо всхлипывая, она переступила через порог шалашки.

Первым движением Александра — убежденного, что зашибла себе ногу Фима нарочно, — было пойти вслед за девушкой, всех разбудить и рассказать им о ее поступке. Но тут же он передумал и решил проверить. Подошел к ваге, поднял ее и забросил на бабку, потом тронул рукой — вага легко покатилась и упала на плот.

В отношении себя Александр решил твердо: остаться на плоту, однако заранее об этом никому не рассказывая. Такое решение у него созрело прежде короткого разговора с Фимой, но теперь ее слова: «ты сам трус… к мамочке на блинки торопишься…» — жгли как огнем.

Если Фима смогла сказать их, то думать так могли многие.

Еще до зари подошел катер. Вырвавшись из серых разрозненных клочьев тумана, он чуть не налетел бортом на угол плота. Такой же, как вчера, черный и блестящий, только заспанный и недовольный, Пашка бросил легость Александру. Тот подхватил ее на лету. Сразу появился и Петр Федорович. Не дожидаясь, когда катер прижмется к плоту, он перескочил через ленту воды и очутился рядом с Александром.

— Добрались? — спросил, ероша волосы.

— Почти, — подтвердил Александр.

— Мы здесь день целый простоим. Вырвется время — хотите, могу в Утесову подбросить на катере.

— Да нет, спасибо, не надо. Я вижу, какая здесь спешка. Хочу помочь.

— А! Ну и хорошо! — хлопнул Александра по плечу Петр Федорович. — Все же лишняя пара рук, да каких еще рук!

В шалашке сразу поднялся галдеж. Петр Федорович будил девчат.

— Быстро, быстро! Как это на море говорят: свистать всех наверх! шумел Петр Федорович, неумолимо продвигаясь вдоль нар и поднимая заспавшихся. А сам так и сиял широкой, простодушной улыбкой. — Учалку усилить, цепей добавить, якорь запасный привезти. В ночь сегодня уплыть обязательно. Тогда уж мы отоспимся.

— Да… — бормотали спросонья девчата и тоже улыбались. Нельзя было сохранить хмурость на лице, когда смеялся Петр Федорович. — Да, вы-то отоспитесь, а мы?

— А я как раз и есть самое главное, — подзуживал их Петр Федорович, я — директор. Я за вас всех ответчик. Сплю за всех, ем за всех, под суд пойду — тоже за всех.

— Под суд-то за что вам идти?

— А вот плот этот в срок не доставите или дорогой побьете — ну и кончено, пропал Петр Федорович, ждите себе нового директора.

— За это не снимают.

— За этот плот снимут. Обязательно снимут, — не то шутя, не то серьезно говорил Петр Федорович. — Как по-вашему: цех без потолков, без рам, без дверей останется на целый год, до новой навигации? Что, мне за это орден дадут?

Девчата засмеялись. Почти все были уже на ногах.

— Ну, а ты что, красавица? — добрался до Фимы Петр Федорович.

— Сейчас встану.

Прихрамывая, Фима первая вышла из шалашки. За ней потянулись остальные девчата.

— С катера новый трос снимите, девушки! — крикнул им вслед Петр Федорович. — Кто у тебя там распорядится? — спросил он лоцмана.

— Ирина знает, — сказал Евсей Маркелыч.

Они остались вдвоем.

— Ошлаговку новым тросом подкрепим, второй лежень вдоль плота протянем — ладно будет. Перегружать плот, чтобы увеличить осадку, сам понимаешь, некогда. Цепей тонны две еще подброшу — больше нет, — сразу становясь серьезным, сказал Петр Федорович. — А в ночь сегодня непременно с якоря снимитесь: дело-то к осени, каждый день дорог.

— Так-то так, Петр Федорович, — не поднимая глаз, ответил Евсей Маркелыч. — Все это верно, а того подумать вы не хотите, что сколько сверху тросов ни клади, а плот тонок, на большой волне, как пленку, его разорвет.

— Ты, Евсей Маркелыч, страхи свои преувеличиваешь.

— Хорошо, пусть так. Не только плот легок оснасткой своей, — продолжал, рассуждая сам с собой, Евсей Маркелыч. — Команда тоже легкая у меня.

— А я знаю: девчата выдержат, — проговорил Петр Федорович. — И ты это знаешь.

— Выдержат! Выдержат, Петр Федорович! — вдруг вскрикнул Евсей Маркелыч, и нотка горечи и обиды прозвенела в его голосе. — Как не выдержать: выдерживали и еще выдержат! Хорошие до единой все девчата у меня. А тоже и пожалеть хочется.