Сергей Сартаков - Ледяной клад. Журавли улетают на юг

— Хорошо, — сказал Александр. — Только письмо в Утесову отвезти.

Он вынул блокнот, быстро написал: «Дорогая мама! Я уже совсем близко. Хочется видеть тебя скорее, моя мама. Плыву на плоту, но — мимо дома. Плоту предстоит трудное плавание, людей в команде недостаточно, и я обязан помочь. Ожидай терпеливо, ты научилась ждать. Пожелай мне доброго пути. Твой Саша».

Эту записку он свез на почту в Утесову и через час уже снова нагнал плот.

Евсей Маркелыч подозвал к себе Александра и, желая загладить вчерашнюю ничем не оправданную вспышку гнева, заговорил особенно ласково. Стал рассказывать о том, как он плавал прежде на Каме и как попал сюда, в Сибирь.

— Конечно, сплав на Каме дело совсем иное. Освоенная река, гладкая, что твоя шоссейная дорога, если по глупости куда вовсе вбок не свернешь — зря не зацепишься. Плыви в полное удовольствие. Там и обстановка для плотов есть своя, значит, знаки такие речные, и русло чистят у нее, засоряться ему не дают. Не так, как здешние реки — шалые, необъезженные. На дне каменья огромные, в щель заклинится цепь, рванет ее — и готова, будто ниточка лопнула. Сила!..

— А почему же ты тогда, Евсей Маркелыч, с Камы уехал? — Александр уже много раз собирался его об этом спросить, да удобного случая не было.

— Хе, парень, «почему»! — Вопрос пришелся, видимо, по душе Евсею Маркелычу. Пряча хитрую усмешку, он потер ладонью серебристую щетину на щеке. — Был тогда год тысяча девятьсот восемнадцатый. Тяжелый год, что говорить. Да по-своему и хороший: заставил всех людей или туда, или сюда определиться, твердо о себе заявить. Да… В то время Колчак к Перми подходил, значит, к Каме. А я незадолго с германского фронта вернулся, опять было на сплав стал. Вижу — нет, не лес сплавлять надо, а воевать, отбиваться, пока опять не сели на плечи господа хозяева. Записался в Красную Армию добровольцем и пошел на Колчака. Мы ж потом его как взяли от Перми, так и гнали, словно Сидорову козу, до Байкала. Покончили с ним вчистую, хотел я вернуться обратно на Каму свою, да и… на Ангаре сам в плен попался…

— Как — в плен? — воскликнул Александр. — К кому? Если Колчак был уже разгромлен…

— Нашлась такая сила, что и меня в плен взяла. Взяла, да с Ангары и не выпустила. — Евсей Маркелыч задумался, вспоминая что-то очень далекое. Потом она и Варвариной матерью стала, — добавил он торжественно и полез в карман за трубкой. — Не расспрашивай только меня, парень. Хотя и давно нет ее, а вспоминать грустно. Достойный она была человек — хороший, рабочий, лесоруб. Вот и все. Настоящая она была подруга в жизни…

Он сразу перевел разговор на другое. Подробно стал посвящать Александра в тайны лоцманского искусства, описывать лежащие впереди косы, мели, острова, протоки и повороты.

— Вот ежели бы шли мы, как спервоначала было назначено, только в Куликову, — говорил он, вздыхая и все поглядывая на реку, кипящую белыми гребнями волн, — так этот ветер мне был бы прямой помощник. Без катера в самую запань поставил бы. А теперь? Выжмет нас с фарватера…

— Ну и что же нам надо делать? — Александр знал, что он теперь не гость на плоту, а сплавщик, такой же, как все.

— Погодим. Погодим малость. Пройдем поворот; если еще пуще влево покатимся — будем якорь кидать. А может, катер заводской выйдет навстречу. Прежде всегда встречали они. Договоримся — оттянет на ходовую.

И, как по щучьему веленью, из-за поворота действительно выскочил катер. Легко раскидывая в стороны тонкие гребни волн, он наискось пересек отделявшее его от плота расстояние и засигналил сиреной, требуя подготовить буксир.

— Молодцы! Молодцы, куликовцы! — одобрительно сказал Евсей Маркелыч, давая своей команде знак приготовиться.

И в сомнении, знают ли куликовцы, что не им идет этот плот, закричал вахтенным:

— Эй, погоди! — На ходу бросил Александру: — Чего доброго, подхватят да к себе поволокут. С ними это станется. На катере-то вроде сам подъехал.

И быстро стал спускаться с гулянки.

«Сам» — директор лесозавода Григорий Павлович Тропинин — бушевал и размахивал руками, разговаривая с вахтенными девчатами. Нажженное ветром лицо его, казалось, так и пылало огнем, косматые желтые брови шевелились, он кашлял и хрипел, выкрикивая:

— Что? Не мне? Как — не мне? Знать ничего не знаю: мой плот! По графику мой!

А сам командовал матросам на катер:

— Давай, давай, не слушай их, крепи буксир! Ну! Живо!

Сунув Евсею Маркелычу холодную костлявую руку, он сразу набросился на него: