Леонид Леонов - Вор [издание 1936г.]

— Неприятный ты стал, Митя, — встретила его Доломанова, не вставая с кресла. — Постой, да ты совсем франтом стал… ну, повернись! — Она посмеялась ровно столько, чтоб не слишком обидеть гостя.

— Пришел вот пожелать… мир да любовь вам с Донькой, в обмен на твое поздравление, — развязно бросил Митька, садясь без приглашения. Он пощупал в кармане толстую сигару, которую нарочно купил за полчаса перед тем в лавочке, но закурить ее не посмел. Вдруг его потянуло на резкость и грубость: — Жаль Маша, не попалась ты мне, когда я землю от дряни очищал! — он улыбнулся, а рука, опущенная в карман, мяла и крошила злосчастную сигару.

Она не ответила, но лицо ее стало темно и безразлично. Митька чуял, что проигрывал с каждой минутой, и это отчаяние укрепляло его во взятом тоне. Его дерзкое присутствие, кажется, не волновало ее вовсе, как ни следил он исподлобья все ее незначащие движенья. Очень просто она взяла яблоко, самое румяное из всех, и надкусила.

— Кислятину какую купил, — молвила она, обращаясь к Доньке, и кинула ему надкушенное, которое тот и сожрал с показной яростью во мгновенье ока. — Ты не хочешь, чтоб я тебя выгнала, Митя?

— Ты… ты магнит, притягивающий человеческое железо! — крикнул Митька, не помня себя. — Хха, ведь он же латунный… самоварное золото! — кивнул он в донькину сторону.

Его хохот скрежетом отозвался в тишине и поднял на дыбы Доньку.

— Дозволь, Маруся… — произнес тот, весь бледный до какой-то бесшабашной красивости, — …гражданина поучить?

— Ступай к себе, Доня, — не сразу сказала она, — ступай пока. Как ты не видишь: он мучится, он — редкий гость, а ты всегда со мною. Ступай, а то он еще стрелять будет.

И Донька повиновался с охотой, выказывая этой покорностью свое превосходство перед Митькой.

— Как ты, Маша, могла полюбить такого! Ведь ты заносчивая, гордая, не простая. Не жалуешься никогда, не плачешь. Стоишь, и карусель вкруг тебя… и какая карусель! — перечислял он качества, за которые любил ее.

Доломанова ела второе яблоко, уже нс морщась. Теперь и яблоко не скрывало ее волненья.

— Какой ты чудак, Митя! Как же мне не любить его, раз он мне фильдеперсовые чулки подарил, краденые. Нет, ты не трогай меня, — отстранилась она с той же непонятной издевкой, когда Митька двинулся к ней. — Зачем ты пришел, Митя? В тот раз, когда я у ворот тебя встретила, в чужом, простиранном пиджаке… когда ты такой жалкий был, напрасно ты не зашел ко мне. А теперь мне и совестно такого нарядного жалеть.

Он сидел совсем близко, враждебно уставясь ей в лицо. Она ела яблоко, а он глядел на ее ресницы, такие длинные, что мерещился Митьке слабый холодок, когда она взмахивала ими.

— Я тебя давно спросить хотел, — начал он холодным и чужим голосом, — каким это образом случилось, что Аггея тогда накрыли? Я Артемия знаю: хитрей лисы Артемий.

— А ты не догадываешься? — Их глаза встретились и снова разошлись. — А червонцы подмоченные помнишь?

Митька рассмеялся:

— Это Фирсов для сочинения своего выдумал! По ним не могли проследить. Подмоченную пачку покойник Щекутин увез с собой в Иркутск. А я свои деньги Пирману оставил: Аггею же чистенькими досталось. Не-ет, а у меня другая догадка есть! — он оглянулся на дверь, в которую вышел Донька.

— Думаешь, что Донька и поторопился? Ну, этого и Фирсов не придумал бы. А тебе никогда не приходило в голову, что я сама… сама имела право освободиться от Аггея, чтоб для тебя свободной стать, а? Бывают люди в такой близости, когда все обычные понятия остаются где-то внизу. Вот ты пришел ко мне и дурно ведешь себя — разве это только хулиганство, Митя? Разве я не понимаю, что ты жалок, жалче того безногого, который всегда у наших ворот сидит…

…Так, сидя за пивом, вспомнил Митька свой глупый визит к Доломановой. Внутреннее существо его болело, и нудная эта боль не переставала даже тогда, когда внимание его перекинулось на большого черного таракана, ползшего по синей каемке стены. Какие-то сверхъестественные причины заставили его покинуть сладкий кухонный чад и устремиться куда-то в зеленую неизвестность стены. Порой он останавливался и шевелил усами, как бы исследуя местность.

Неизвестная рука с отекшими пальцами протянулась к таракану и смахнула его со стены; вслед затем характерное пришаркиванье подошвы обозначало тараканий конец.

— …этто ж хохот! И друзей до чорта, а пообедать негде,— услышал Митька над собой басовитое рыкание.

Перед ним стоял давнишний пропойца; глаза его были искательно устремлены на митькины бутылки, а руки дрожали виновато: из похмельной наглости его лица еще сквозило что-то хорошее, чего он уже стыдился. Митька наливал себе кружку и делал это оскорбительно долго.