Лев Правдин - Зал ожидания

Так она думала, а сама злилась, и все в ней кипело от бессилия и оттого, что она сама не сильна, вернее, сильна только сама для себя, а помочь другим не знает как. Она негодовала, а те, кто с ней работал, думали, что это она так с утра завелась, после схватки с Дуниным. И еще, может быть, ее расстроили глупые его речи о ее девичьей непривлекательности.

Только это вряд ли — она и сама давно все знала и только посмеивалась над такими разговорами.

Но никто даже и не подумал, что она просто растерялась. Никогда прежде не принимала она этого зла как своей личной обиды. А тут ей так и показалось, что обидели ее и обидели незаслуженно. А незаслуженных обид она не прощала никому.

Вот поэтому Анюта, злая и решительная, ничего не стала откладывать и сразу же после работы отправилась в Дом культуры. Шла и всю дорогу уговаривала себя не «убивать обидчика, а поговорить с ним по-хорошему». Не Дунин все-таки, чтобы сразу носом в ледяную воду…

Она постучала в ту дверь, у которой ночью слушала музыку. Никто не ответил на ее стук. Тогда она толкнула дверь и вошла в маленький темноватый коридор. Там были двери, по одной с каждой стороны. Анюта уверенно постучала в левую — там, по ее предположению, находилась комната, откуда ночью доносилась музыка. Дверь распахнулась. Выглянул Куликов. Пальцы музыканта сжимали щетку, должно быть, он что-то чистил. Разглядев, кто пришел, он этой щеткой указал на дверь в середине:

— К директору — туда…

— А если к вам?

Посмотрев на Анюту из-под спутанных нечесаных волос, Куликов удивленно поднял одну бровь:

— Если ко мне? — Он слегка растерялся. — У меня тут не прибрано… Да и сам я… Не очень пригоден к дамскому обществу…

— Это не имеет значения, — сказала Анюта и вошла в комнату так уверенно, как это могла бы сделать только хозяйка. Она и не подумала, что так получится, и не затем пришла, чтобы показывать тут свою власть, которой у нее и не было. Все получилось само собой, и она это поняла только тогда, когда он осторожно прикрыл дверь и все еще удивленно проговорил:

— Садитесь, пожалуйста.

В комнате стояли очень хорошее старинное кресло и стол, тоже очень хороший. И кровать, и шкаф, который почему-то называется славянский. Сюда ухитрились еще втиснуть и пианино. На свободном пятачке между пианино и столом находился винтовой круглый табурет. Анюта села на этот табурет и решила, что это очень удобно: не сходя с места, можно посидеть за столом или повернуться к пианино. Великолепные вещи эти никак не совмещались с замызганной сторожевской комнатенкой и с решеткой на окне. Хоть и «ромбиком», и покрашенная голубым, но все же решетка.

Вещи эти совсем было потрясли Анюту своей изысканной строгостью, но она не поддалась, устояла. Устояв, возмутилась всей своей чистой и честной душой: сколько тут оказалось пыли и мусора! Какие-то тряпки, нечистые и помятые, брошены как попало. А на запыленной крышке пианино нахально расположились захватанные стаканы и голубая с позолотой тарелка, на которой самозабвенно пировали мухи. Это на пианино-то!.. Задохнувшись от возмущения, Анюта представила, как они, эти мухи, взлетают над тарелкой и заполошно жужжат, когда Куликов играет на пианино.

Вещи, построенные для красивой и, конечно же, умной жизни, — вот до чего их довели!..

Какое уж тут потрясение? От него не осталось и следа, исчезло, как туман на восходе солнца. Она совершенно успокоилась, и к ней вернулось ее постоянное деятельное желание навести тут полный порядок. Начала она с того, что критически осмотрела хозяина всего этого безобразия. Вот он во всей своей красе, или, вернее, во всей своей неприглядности. Двадцать семь ему, но до чего же захирел он в самые цветущие годы!

Стоит у двери серый, небритый, в заспанной измятой рубашке и помахивает щеткой.

Но ведь ему двадцать семь всего! И заметно, какой он еще молодой и крепкий. И красивый, несмотря ни на что. Анюта без труда представила себе, как он, взволнованный вдохновением, встряхивая легкой тучей русых волос, сидит у большого, солидно поблескивающего инструмента. А девчонки смотрят из зала влюбленно, а потом аплодируют и самозабвенно повизгивают: «Браво, Куликов!..»

А теперь такие же девчонки, чуть притомившись от танцев, просят: «Подкинь, Геночка, фоксик».

Этого Анюте и представлять не надо — сама слышала.

— Вы хоть бы форточку открыли, — с досадой сказала она, чувствуя непреодолимое, свойственное всем женщинам желание немедленно навести здесь порядок с помощью веника и тряпки. Но, как она понимала, начинать надо с хозяина, а что для этого сделать, она пока не знала.