Лев Правдин: Мальвы цветут

Глядя на красное личико сына, прильнувшее к налитой молоком белой материнской груди, Теплаков повторял ликующим голосом:

— Ну вот: есть теперь для кого деньги копить, теперь мы возьмемся!

Что-то слышалось такое угрожающее в его ликовании, будто он злобился на какого-то своего старого сильного врага, злобился и, ликуя, старался доказать ему, что теперь и он стал силен, потому что у него появился сын, наследник всех его мыслей и всего имущества. Старался доказать, но видно было, что сам он не вполне уверен в своей силе.

Он катался по комнате, упруго подпрыгивая, словно большой резиновый мячик. Засунув коротенькие руки за пояс брюк на животе, он поднимал пухлые плечи и горделиво задирал голову, показывая свой складчатый, небритый подбородок и жирную шею.

Какая уж у такого сила?

— Золотую проложим ему дорожку, — продолжал ликовать Теплаков.

И будущее сына тоже представлялось Анисье в виде сложенных в плотные пачки пятерок и десяток. Она вдруг увидела сына, ползающего среди этих серых, захватанных пачек, и ей сделалось страшно и противно от того, что деньги прикасаются к розовому, нежному телу сына, пачкая его своей грязью.

С ее лица исчезла светлая улыбка радостного удивления, и она сказала хмуро и непримиримо, как в тот день, когда Теплаков приходил свататься:

— Все-то у тебя деньги на уме…

Но он, занятый своими мыслями насчет легкой золотой дорожки, которую он проложит сыну, не понял ее.

А через год появилась дочка. Клавдия. Вся радость была в детях, все горе и все заботы. Все отдавала им, даже в самые скудные годы находилась для них сахарная горошинка.

А годы начались трудные — шла война. Все мужчины на фронте, в колхозе одни женщины. Председателем поставили Елену Кленову.

Сразу же после собрания она сказала Анисье:

— Ну как, подружка, жить будем?

— Как-нибудь проживем…

— Дорожку-то на рынок забыть придется.

— У меня дети.

— Дети у всех. Или другие не такие же? Вот для детей и стараться будем. Мужики наши на фронте, а мы здесь. Елена подождала ответа и с упреком сказала: — Мужик твой здорово тебя изурочил. Совесть забывать начала.

— Не нам их судить теперь, мужиков-то наших, — отчужденно ответила Анисья, — какие они: хорошие или плохие. Сейчас все солдаты, все защитники.

— Не знаю, — сказала Елена и, подумав, добавила: — Может быть…

Уложив детей, Анисья пошла на свой огород: картошка уже зацвела, а все не окучена. Руки не доходят. Целый день на работе, а вечером с ребятишками — и радость и маета. Вот и приходится день удлинять.

Окончив работу, она вышла в свой палисадник, где росли могучие лопухи да крапива, и села под березой. А ночь была такая светлая и тихая, что, казалось, слышно, как звенят на березе листья, и каждый листочек сделан из серебра.

Подумав так, Анисья улыбнулась: господи, уж и на работе устала — еле ноги притащила, и с ребятами измаялась, и заботы не отпускают, и тревога гнетет, а как на минутку присядешь, да вздохнешь — так тебе сразу и серебряные листочки… Тянет человека к красивому, хоть как ему трудно.

Береза как береза, и листья на ней зеленые, и война еще не кончена, и от мужа второй год писем нет. Все говорят: пропал без вести — не окончательно погиб. А что это значит—не окончательно? Спрашивала у многих — отвечают уклончиво. Пришел из госпиталя сосед, агроном Гаврила Семенович, без ноги. Его спросила.

— А бес его разберет, что это значит, — ответил он, — может быть, еще и вернется… Ты, в общем, не отчаивайся.

Вот так и жила с ребятами и не знала, что теперь делать: плакать или подождать.

Сидя под березой, Анисья задремала. Проснулась, а у калитки Елена Кленова в черном платке, надвинутом низко на глаза.

Она глухо спросила:

— Не спишь, подружка?

Она села рядом с Анисьей. Черный платок, скрывавший лицо, делал ее похожей на измученную длинным перелетом большую птицу.

Вчера Кленова получила похоронную, но никто не видел ее слез, и никому она ни слова не сказала, не пожаловалась.

Сидели молча, слушая, как на березе позванивают серебряные листочки.

Анисья предложила:

— Давай поплачем…

— Подожди, — ответила Елена, — ты еще ничего не знаешь.

— Все знаю.

— Про моего ты все знаешь. А про своего?

— Что ты про моего знаешь? Что?

— Ох, как и сказать-то!..

— Убит?

— Живой.

— Так что?

Елена, трудно выговаривая слова, спросила:

— Помнишь, ты сказала: не нам их судить. Все солдаты — все заступники?