Виктор Шкловский - Энергия заблуждения. Книга о сюжете

Дальше идет грозное отступление: «Но не таков удел и другая судьба писателя, дерзнувшего вызвать наружу все, что ежеминутно пред очами м чего не зрят равнодушные очи, всю страшную, потрясающую тину мелочей, опутавших нашу жизнь, всю глубину холодных, раздробленных, повседневных характеров, которыми кишит наша земная, подчас горькая и скучная дорога, и крепкою силою неумолимого резца, дерзнувшего выставить их выпукло и ярко на всенародные очи…

Сурово его поприще, и горько почувствует он свое одиночество».

Ехал Чичиков или тремя, или парой лошадей, которые влачили экипаж, с которого мы озираем степи и которого не возвеличиваем.

Но экипаж этот, бричка, он необычен, если хотите, он сверхчудесен.

Ну и пусть идет мое отступление, пусть идет своей дорогой, дорогой мысли, а может быть, чувства.

«В ворота гостиницы губернского города NN въехала довольно красивая рессорная небольшая бричка, в какой ездят холостяки: отставные подполковники, штабс-капитаны, помещики, имеющие около сотни душ крестьян, словом, все те, которых называют господами средней руки.

В бричке сидел господин, не красавец, но и недурной наружности, ни слишком толст, ни слишком тонок; нельзя сказать, чтобы стар, однако ж и не так, чтобы слишком молод.

Въезд его не произвел в городе совершенно никакого шума и не был сопровожден ничем особенным; только два русские мужика, стоявшие у дверей кабака против гостиницы, сделали кое-какие замечания, относившиеся, впрочем, более к экипажу, чем к сидевшему в нем. «Вишь ты, – сказал один другому, – вон какое колесо! Что ты думаешь, доедет то колесо, если б случилось, в Москву или не доедет?»

«Доедет», – отвечал другой. «А в Казань-то, я думаю, не доедет?»

«В Казань не доедет», – отвечал другой.

Этим разговор и кончился».

Но существуют повторения, которые отмечены как бы одной рукой.

«Из N., уездного города Z-ой губернии, ранним июльским утром выехала и с громом покатила по почтовому тракту безрессорная, ошарпанная бричка, одна из тех допотопных бричек, на которых ездят теперь на Руси только купеческие приказчики, гуртовщики и небогатые священники. Она тарахтела и взвизгивала при малейшем движении; ей угрюмо вторило ведро, привязанное к ее задку, – и по одним этим звукам да по жалким кожаным тряпочкам, болтавшимся на ее облезлом теле, можно было судить о ее ветхости и готовности идти в слом».

В бричке едут добрый священник, милый мальчик, проныра скупщик и забитый кучер.

Но места, места, которыми они проезжают, прекрасны, и Чехов говорит: «Земля, простор, травы, горизонт, они требуют песни».

Вот два начала, которые так странно начаты с одного повторения, повторения какого-то одного обстоятельства.

Но вернемся на дорогу «Мертвых душ».

Мир дан ужасно, как бы заранее осужденным, потому что столкновение Чичикова с людьми – это предложение одного обманщика другим обманщикам совершить преступление.

Но вещь построена как поэма и имеет свои горы, имеет свой рельеф, создавший иное восприятие. Чичиков скупает мертвые души. Он видит исчезнувший список проданных рабов. И над этим, над реальностью, и одновременно столь реально обманщик пересчитывает имена созданий, картины живых людей, портреты их. Портреты поэтические.

«Батюшки мои, сколько вас здесь напичкано! Что вы, сердечные мои, поделывали на веку своем? Как перебивались?» И глаза его невольно остановились на одной фамилии: это был известный Петр Савельев Неуважай-Корыто, принадлежавший когда-то помещице Коробочке… Эк, какой длинный, во всю строку разъехался! Мастер ли ты был, или просто мужик, и какою смертью тебя прибрало?.. Пробка Степан, плотник, трезвости примерной. – А! вот он, Степан Пробка, вот тот богатырь, что в гвардию годился бы! Чай, все губернии исходил с топором за поясом и сапогами на плечах… Где тебя прибрало?

…Максим Телятников, сапожник.

Хе, сапожник! Пьян, как сапожник, говорит пословица. Знаю, знаю тебя, голубчик; если хочешь, всю историю твою расскажу: учился ты у немца, который кормил вас всех вместе, бил ремнем по спине…»

Кончается горестный обзор человеческих жизней.

Но автор, этот автор хочет показать другой мир.

И после пародийного описания, как будут принимать мелкие люди нашего мира рассказ о мелком человеке, над этим идет рассказ про то, как другие про других будут говорить: вот Чичиков, Чичиков, Чичиков:

– и это создает впечатление птичьего шума.

И вот от этого писатель – человек – переходит к апофеозу.