Константин Золотовский - Рыба-одеяло

– Сейчас Романенко на грунте. С ним несчастье – лампочку раз­бил, запутался. Просит помощи.

Гутов понял, что он не должен опоздать ни на минуту.

– Травите шланг и сигнал! – быстро сказал он. И ушел опять на глубину.

Огромный Романенко лежал, раскинув руки и ноги, обвитый, как змеями, двумя тросами. Быстро распутав их, Гутов приказал: «Под­нимайте!»

Щупленький Гутов цепко схватил грузного Романенко за скафандр и стал медленно подниматься с ним. Держать становилось все труднее и труднее.

С переходом от большой глубины на малую в глазах у Гутова ста­ло рябить. Ему слышалась то музыка, то пение.

– Кто поет? – спросил он.

На судне подумали, что он сошел с ума.

– Держись, Ваня! – дрогнувшим голосом подбодрил Разуваев.

Гутов чувствовал, что теряет сознание, но не выпускал Романенко. «Я должен, должен...» – повторял он. Знал, что, если их выбросит на­верх, – конец обоим! Гутову прибавили воздуху. Стало легче. А когда из молчавшего шлема Романенко наконец вырвался бурный поток пузырей и к иллюминатору приблизилось его круглое лицо, Гутов разжал онемевшие руки.

Первым подняли Романенко. За ним вышел Гутов. Разуваев береж­но подхватил его и быстро освободил от снаряжения. Гутов улыбался в ответ на поздравления товарищей, потом вдруг побледнел, щеки его задергались, он покачнулся и упал навзничь. Его унесли в лечебную камеру, где атмосферное давление приравнено к глубинному. Через два дня Гутов был совершенно здоров. С виду слабый, он был на редкость крепким и выносливым.

На основании этих спусков была выработана первая глубоковод­ная таблица, и эпроновцы приступили к работам по спасению «Девятки». Уже стояла дождливая балтийская осень. Один шторм следовал за дру­гим. Но команда корабля жила одной мыслью: во что бы то ни стало поднять «Девятку». Комсомольцы выпускали стенную газету «Боевая задача». В ней печатались проекты, предложения водолазов. Такелаж­ники готовили прочные тросы для «Девятки». А электрик Обозный усо­вершенствовал глубинное освещение, так нужное для водолазов, – при­способил сильную лампу от киноаппарата. «Берегите ее, – предупреж­дал он, – это единственная!»

В часы редких передышек между штормами водолазы продолжали свой нелегкий труд.

В один из вечеров Гутов и Разуваев зашли в радиорубку. Судовой радист принимал финскую станцию.

«Напрасно стараются, – говорил диктор на русском языке, – под­водной лодки большевикам никогда не поднять! Англия и Франция, обладая прекрасным техническим оборудованием, даже с меньшей глу­бины не могли поднять своих лодок «М-2» и «Прометей». Что же после этого думают советские судоподъемщики со своей скудной техникой? Смешно, право...»

– Значит, у иностранцев кишка тонка! – Разуваев сплюнул со злости. – А мы и уключины шлюпочной не оставим на грунте! Верно, Ваня?

– ЭПРОН еще никогда не подводил! – твердо сказал Гутов.

Барометр на судне предсказывал сильную бурю. Уже забегали по морю беспокойные барашки и с жалобным писком пронеслась, черпая крылом воду, балтийская чайка. Небо исчезло. Все помрачнело вокруг.

В такое время в Кронштадте судам приказывают не выходить из порта и крепко швартоваться к гранитным стенкам. Но до Кронштадта двести километров.

«Судам, захваченным в море штормом, – говорится в морском меж­дународном законе, – разрешается укрыться в каждом порту любого государства мира».

Ближе всего Финляндия. К ее берегам и направилось эпроновское судно. Радировали в порт. Ответа не последовало. Волны поднимались все выше и выше, гулко ударяясь в борта. Снова запросили. И опять молчание. Наконец примчался портовый буксир. Толстый человек в но­венькой форме, улыбаясь, взял в руки рупор – мегафон. К ногам его жался мопс, с голубым бантиком на шее и одеяльцем на спинке. Чинов­ник заявил, что ему велено отказать советскому кораблю в укрытии. Это было то время, когда финское правительство относилось к нашей стране агрессивно. Буксир повернул обратно, холодная волна обрызгала мопса, он мелко дрожал и злобно лаял на советское судно.

Эпроновцы тоже повернули, но прямо в открытое море, подаль­ше от негостеприимного берега. На палубе царило гнетущее мол­чание... Разуваев вынул из карманов тяжелые руки, сжатые в ку­лаки. Водолазы мрачно провожали удаляющийся берег. Палуба круто накренилась.

– Ничего, глубоководники! – вдруг звонко крикнул всегда сдер­жанный Гутов. – И это выдержим!