Константин Золотовский - Рыба-одеяло

В пору детства и юности, когда замыслов у тебя очень много, но ты еще не выбрал себе дела по душе, один старинный морской узел не­ожиданно определил всю мою судьбу.

Шла гражданская война.

Мальчишкой впервые увидел я военных моряков на станции Иркутск. Жил я тогда в предместье Глазково. Станция была оккупиро­вана интервентами.

На сером заплеванном перроне вокзала перед коричневой теплуш­кой стояла группа балтийских матросов. У одного через плечо висела связка баранок, другой держал круг заиндевелой колбасы. Направля­лись они на Дальний Восток, а иностранец комендант задержал их.

В полушубке, стянутом пулеметными лентами, с тремя гранатами у ремня, от группы отделился командир. Поправил бескозырку и напра­вился к коменданту. Поигрывая сизым от мороза наганом, зловещим без кожаной кобуры, он насмешливо сказал иностранцу: «Мы вам не мамзели, а вы нам не мосье, извольте отправить немедленно!»

Усмехались серые глаза матроса, и эта усмешка в суровой тогда обстановке поразила меня. Матрос ничего не боялся.

Грозный для всех комендант, который любил говорить: «Я могу аррэстовать и расстрэлять!», сразу как-то съежился, засуетился и пошел дать приказ об отправке теплушки.

А матрос вразвалку, спокойно шествовал за комендантом. На бес­козырке его горели золотые буквы, и на руке синела замысловатая татуировка – не корабль и не якорь...

Про дальнейшую судьбу маленького матросского отряда рассказал мне старый партизан Иннокентий Седых, когда мы бродили с ним по тайге.

«Наш партизанский отряд пробирался в Забайкалье, – рассказывал Седых. – Попросились мы к матросам в теплушку. «Садитесь, – гово­рят, – вместе веселей».

Ночью повалил лохматый снег. Валил и валил, засыпая дорогу, вокзал, тайгу... – задумчиво говорил Иннокентий. – Вот тут мы и столкнулись с осатаневшими откормленными семеновцами.

Интервенты пропустили из Забайкалья в Иркутск броневик «Орлик» с отрядом сибирских казаков под командой атамана Семенова. Матросы выскочили из теплушки, отстреливаясь от вооруженных до зубов каза­ков. Таежную тишину разрывали гранаты.

По грудь в снегу прорывались мы в тайгу. Косил пулемет наших партизан. Не уйти нам, если бы не матросы у железнодорожного полот­на. Дрались они до последнего патрона. Все погибли. А их командир продолжал сдерживать натиск семеновцев. Пользуясь замешательством, матрос подался к тайге. Залег за поваленные бурей толстые листвен­ницы и всаживает пулю за пулей в бандитов. Потом закурил трубку и швырнул последнюю гранату.

«Ну, и черт, а не матрос!» – думал я тогда.

Слышим – стихло. Угробили человека. Не дешево достался этот моряк.

Мои валенки были полны снегу. Даже в карманы полушубка на­бился. Измученный добрался я до избушки лесника. Валенки снять не­возможно. Разогрел на огне и оторвал вместе с кожей. Отмерзли паль­цы, пришлось отрубить...

Два дня искал лесник матросского командира. Не нашел.

Растаял снег, заалела набрякшая соком клюква, по-весеннему за­гудела, заухала мохнатая тайга. Наткнулись мы на матроса – коман­дира отряда.

Поблекли, но не исчезли золотые буквы на его бескозырке.

Зарыли героя...

– Видел ты на руке наколку? – спросил я.

– Морской узел, – сказал Иннокентий и неумело нарисовал мне прутиком на дороге очертания этого узла.

– А завязать его можешь?

– Нет. И даже названия не знаю. Сам много лет плавал на Бай­кале матросом, а такого не видывал. Может, ты разгадаешь, – усмех­нулся Седых.

И действительно, через много лет, когда уже не было в живых Инно­кентия, увидел я этот таинственный узел при самых удивительных об­стоятельствах.

В один из январских дней тысяча девятьсот двадцать третьего года четверо комсомольцев иркутской организации сдавали секретарю ячей­ки боевые чоновские [1] Ч О Н – часть особого назначения. винтовки, подсумки, патроны и гранаты. Павел Никоненко, Левка Шевелев, Сережка Макарычев и я уходили добро­вольцами во флот.

В двенадцать часов дня состоялось торжественное заседание. Вся наша четверка стояла на эстраде, с красными бантами на груди.

Зал иркутского КОРа (клуба Октябрьской революции) был битком набит молодежью. Сидели здесь и первые глазковские комсомольцы, друзья детства и юности, бойцы ЧОНа, с которыми вместе ходили на белые банды Донского, охраняли мосты и военные склады.