Владимир Фалеев - Дом моей судьбы

— К нам в школу? — Маленький крепыш уверенно протянул мне руку. — Я Аркаша Дронов, член комитета комсомола, послан встретить вас директором школы.

Второй смущенно улыбался, не отваживаясь подать руку.

— Леня Комлев, — назвался тихо.

— Поедемте скорее в поле! — заторопил Аркаша, садясь в седло. — Вот и вам велосипед. — К моему изумлению, мне была припасена техника. — Вы чуть-чуть не опоздали. Вся школа уже за канавой, ждет самолет.

Оседлав транспорт, мы выбрались на просторную поселковую улицу с добротными особняками, украшенными резными ставнями, балясинами на мезонинах, опушенными купами цветущих яблонь. И так, ныряя из одного проулка в другой, выбрались на площадь с кирпичным из серого силиката зданием школы, свернули еще в один проезд, и он вскоре привел нас на высокий берег небольшого озерка.

Аркаша объяснил, что прыгать будут семь юношей и одна девушка, Ира Мануйлова, а также директор школы и еще инструктор ДОСААФ. Все спортсмены много раз ездили в город, там тренировались, а сейчас команда на другом, большом озере, километрах в десяти отсюда, в гидропорту; самолет скоро доставит всех сюда для прыжка в поле.

— Не страшно за товарищей? — спросил я вдогон мчавшихся впереди меня ребят.

— А что страшно-то? — обернулся Аркаша. — Завтра всем восьмым «А» прыгнем с парашютной вышки. — Покинув руль велосипеда, он энергично нажимал ногами на педали, а руками лихо балансировал в воздухе.

— Кто додумался до такого вида спорта?

— Комитет комсомола, кто же еще! — Велосипед под Аркашей то вставал на заднее колесо, передним поднимаясь в воздух, то танцевал на месте, как скакун, то метался из стороны в сторону: наезднику не терпелось показать свое искусство.

Вот здесь я и услыхал слова о тренинге как действии, тренировке, целенаправленных упражнениях.

— У каждого человека, — притормозил, ожидая меня, комсорг, — двадцать три ветви характера, чтобы их окультурить, придумываются разные поступки.

— Испытания, что ли?

— Конечно, испытания! — убежденно крикнул Аркаша.

— И совсем необязательно, — робко возразил Ленька.

— Почему ветвей характера двадцать три?

— А сколько же? — Аркаша притормозил, поехал со мной рядом. — Александр Илларионович сказал: двадцать три. Мы считали — выходит то же самое.

— Загадочное число, — покачав головой, я не стал возражать.

— Да вы не сомневайтесь! — загорячился Аркаша. — Вот парашютисты прыгнут, это ли не упражнение для четырех ветвей. Мы завтра тоже покажем свей четыре.

— Какие?

— Волю, совесть, храбрость и эмоции, — выпалил Аркаша.

— Не ври, — нахмурился его товарищ. — Здоровье забыл, голод, находчивость и коллективизм.

— Это ты не ври! — заспорил с ним Аркаша. И вспыхнула словесная баталия. Один стал уверять, что при парашютном прыжке с высоты теряется до килограмма веса тела, спортсмены потом голодные, как волки, много едят; другой настаивал, что никакой тренировки в культуре питания при прыжке с парашютом нет.

— И сообразительности нет? — прищурился на Арка-шу его товарищ.

— Зачем она? — Тот резко рванулся вперед, сделал зигзаг, поворот и вернулся. — Всех с самолета вытолкнут, а их парашюты привязаны веревкой к каркасу. Прыг — и парашют сам откроется. Чего тут соображать? У кого шелк запутается, того Александр Илларионович затяжным догонит и схватит, они вдвоем приземлятся на одном парашюте.

— Ладно врать-то, фантазер! — фыркнул Ленька. Он спустил с педалей велосипеда длинные ноги в ботинках и остановился. — В небе поймал, как же!

— И поймает! — убежденно жестикулировал Аркаша. — В газетах писали…

Въехав между ребятами, я остановился, чтобы унять спор, грозивший разгореться в ссору.

— А что значит — тренировать эмоции?

— Хо! — обрадовался Аркаша. — Взберешься на облако, дрожишь от переживаний, трясешься от страха. А прыгнешь, приземлишься — радостно на сердце.

— Одни положительные эмоции вредны, — с достоинством дополнил Комлев. — Девчонки якшаются с телевизором, у них ни горестей, ни радостей… Так себе…

— Сильные волнения даже от язвы желудка излечивают! — поддержал товарища Аркаша.

Дорога сделалась вязкой, колеса проваливались в жижу, в грязь. Наконец мы пересекли низину, и открылось поле, а за ним березовый колок; справа виднелись избы, бани и огороды деревушки.

— Любовь — тоже ветвь натуры, — начал я. — В чем ее тренинг?

Парни переглянулись, заулыбались, будто я заинтересовался чем-то недозволенным.