Юрий Рытхэу - Метательница гарпуна

Странное было ощущение у Марии Тэгрынэ. Она не знала, как держать себя со стариком, который приходился ей родным отцом.

— Тебе кто-нибудь нужен из мужчин? — спросила Маша.

— Сейчас нет. Я свое дело решил. Пенсию мне определили.

Маша улыбнулась про себя: врагу Советской власти Советская же власть назначает пенсию. Где еще такое может случиться?

— Однако много я поработал, заслужил отдых, — стал разглагольствовать старик. — Олешек выпасать по тундре нелегкое дело. В совхозе на хорошем счету был. Теперь вот года большие, а родных нет. Спасибо Советской власти, пенсию дала…

Возле старика в папке лежали какие-то бумаги. Маша раскрыла папку. Сверху оказалось ходатайство о пенсии. Там говорилось, что хоть Гатле и был в свое время классовым врагом, но многолетним трудом заслужил прощение и вполне достоин пенсии как по старости, так и по трудовому стажу. Бумагу эту подписал директор совхоза. Здесь же в папке лежали разные квитанции, свидетельство о сдаче двадцати голов оленей в фонд обороны, старые облигации.

— Бумажки рассматриваете? — с усмешкой спросил Гатле, вскинув голову, и вдруг выражение его лица переменилось.

— Хорошие бумажки, — спокойно сказала Маша.

— Кто ты такая? — прохрипел старик.

— Меня зовут… — она чуть помешкала, — Марией Ивановной.

— Нет, ты не Мария Ивановна!

— Кто же я? — вызывающе спросила Маша.

— Я знаю, кто ты, — упавшим голосом ответил старик и опустил голову. — У тебя на щеке мой знак…

Маше показалось, что на ее щеку упал огонек. Неужели в детстве перенесенная боль от раскаленного клейма отозвалась через три с лишним десятилетия?

— Значит, ты меня узнал?

Старик молчал. Он не смел даже поднять глаза.

Схватив дрожащими руками папку, Гатле встал и пошел к двери.

— Куда так торопишься?

— Мне надо ехать, — пробормотал он. — Я сделал все дела. Надо успеть перебраться на другую сторону лимана и ждать самолет.

— Разве ты не хочешь поговорить со мной?

Только после этого Гатле посмел глянуть в глаза дочери. Наверное, так смотрит загнанный старый волк.

— О чем нам с тобой разговаривать? У тебя в сердце ненависть ко мне…

Она промолчала. Ей трудно было разобраться в своих чувствах. Над всеми ее чувствами господствовали пока смятенность и растерянность. Может, было бы лучше, если бы Гатле сейчас же уехал в Верхнюю тундру, оставив в одиночестве Тэгрынэ, свою родную дочь с нетундровым именем?

— Я тебя забыл, — каким-то детским голосом пролепетал Гатле. — Ты такая была маленькая, когда твоя мать ушла из стойбища.

Маше хотелось сказать: ты выгнал нас! Но она подумала: «Зачем сейчас это? Что теперь можно изменить? Надо думать о будущем, а не о прошлом».

— Спокойно пей свой чай, — сказала она. — Самолет сегодня уже не полетит. Видишь, темнеет.

— Наш летчик хороший. Боря его зовут, — с несвойственной ему теплотой произнес Гатле. — Он со мной хорошо разговаривает. Понимает меня. Хорошими папиросами угощает. С всадником.

«Казбек», — догадалась Маша и подумала, что надо бы купить старику папиросы в дорогу.

— Где ты остановился? — спросила она.

— В гостевом доме… Там еще тракторист из нашего совхоза. За новой машиной приехал. Аэросань называется… Правду сказать, солгал я насчет самолета. Боря еще вчера улетел, а мы на этой аэросане поедем. Новая машина. Как самолет, только крыльев нет.

— Я к тебе зайду сегодня, — пообещала Маша. Ей становилось тягостно, она не знала, о чем говорить с этим человеком. Каждое его слово казалось ей неискренним.

Гатле поспешно забрал папку, сунул под мышку и пошел к двери. Фигура старика, в длинном замшевом балахоне с кожаными полосками на спине, в роскошном малахае, отделанном росомашьим мехом, и с бумажной папкой под мышкой, вызывала невольную улыбку.

— Приходи, приходи… — Гатле задержался у двери. — Вот только не знаю, как мне тебя и называть. Мария Ивановна? Или Тэгрынэ? А может, просто…

— Как хотите, так и называйте, — ответила Маша.

Гатле ушел, а она осталась за столом, на котором остывал чай в стакане. Свой стакан старик допил. Он не мог уйти, оставив драгоценную жидкость, да еще сдобренную сахаром.

Отворилась дверь. Появилась Анна Григорьевна.

— Я считала своим долгом устроить вам эту встречу, — виновато произнесла она. — Он узнал тебя?

Маша молча показала на свою татуировку.

— Да, он на все ставил это клеймо, — задумчиво сказала Анна Григорьевна. — А теперь вот пришел за пенсией к Советской власти… Знаешь, Маша, когда я подписывала его бумаги, одна мысль пришла мне в голову: какая же стала наша страна, если мы так вот запросто своим бывшим врагам выдаем пособия на жизнь!