Иван Лепин - На долгую память

Захар Николаевич оглянулся на голос брата: тот стоял на крыльце и махал нам рукой — идите, мол, в избу.

А мне хотелось не в избу идти, а бежать из этой усадьбы и никогда не видеть ее, и этот крыжовник, и этот забор, и эту злую дворняжку, и этого хозяина…

Жалко мне стало сыновей Герасима Николаевича, жалко Дарью, жалко корреспондента, который, возможно, приедет сюда по письму. Я-то через пять минут уеду, а им еще не раз придется встречаться с этим человеком.

Опять неистово кричал петух. Лаяла на кого-то Нелька. Блеяли овцы. На шиферной крыше сарая, прямо над нами, дрались или миловались воробьи — шум стоял невообразимый.

Я залезал в спальный мешок с головой, но тщетно: начинал улавливать даже отдельные звуки — голос пастуха, гнавшего стадо, плеск гусей на речке, тарахтение автомобильного мотора.

Пелагея Николаевна выгнала в стадо овец (тут они пасутся вместе с коровами).

Я решил выглянуть в дверцу чердака: что за погода? Ведь по плану сегодня мы должны идти пешком за двенадцать километров на какое-то Чебачье озеро. Удивительное по своей красоте, говорят. Накануне Захар Николаевич стихи про него мне подсунул — нашел в районной газете. На всякий случай я их полностью переписал:

Раззадорили меня стихи! Страх как хотелось увидеть Чебачье озеро. Попробуем там рыбацкого счастья и мы с Захаром Николаевичем — есть у нас с собой всевозможные крючки-лески. А вдруг повезет? А вдруг стихи не про нас?

Выглянул я с чердака и раздосадованно присвистнул. Погодка-то не очень: небо серое, ветер. Того и гляди, дождь начнется.

Меня заметила Надя, дочь Пелагеи Николаевны. Она каждый день приходит к матери — живут-то рядом. Надя пухленькая, розовощекая, всегда в хорошем настроении. В одной руке она держала кувшин, в другой — литровую стеклянную банку.

— Айдате сметанку есть! — весело крикнула она мне.

— Спасибо! Спускаюсь!

Нелька было заворчала, но, признав во мне того человека, что вчера угощал ее куриными косточками, забралась опять в будку, где тонко попискивали щенки.

Авенир уже был на ферме, Петя с Лизой еще спали. Пелагея Николаевна возилась в кухне с самоваром.

— Садитесь чай пить, — сказала она. — Вот сметанка — Надя принесла, вот яйца вареные, медок.

Сметанка здесь — ложку не повернешь.

Чай со сметаной — объедение. Пелагея Николаевна поставила передо мной большую, чуть не литровую фарфоровую кружку с горячим, только что из самовара, чаем.

— Сметанки сами добавляйте.

Я потихоньку отхлебывал, растягивая удовольствие.

— Пейте, я еще налью, — улыбнулась Пелагея Николаевна.

— Куда? Я и это не осилю.

— А мы помногу пьем. Да еще с медком. Захар мне как-то говорит: «Хочешь, самовар тебе привезу? Электрический. Чтоб не возилась с древесным углем». Э нет, отвечаю ему, в электрическом самоваре невкусный чай — пробовала… Да вы пейте, пейте.

— Да чего вас понесет пешком? — недоумевали, глядя на наши сборы, Пелагея Николаевна и Надя. — Володя на обед приедет и свозит вас. Мыслимо ли — двенадцать километров!..

Захар Николаевич хитренько поглядывал на меня: правы, мол, женщины.

— Нет и нет! — стоял я на своем. — Нас дома засмеют, если узнают, что мы лишь то и знали, что на машинах раскатывали.

В поход собирались основательно, укладывали рюкзаки надежно, чтобы нигде ничего не давило. Спальные мешки, конечно, прихватили: может, ночь, а понравится — и две проведем на Чебачьем озере.

Часов в десять тронулись в путь. Быстро миновали околицу Октябрьского, вышли на большак. Погода была облачная, ветреная, идти было нежарко.

Захар Николаевич по дороге рассказывал нынешний сон:

— Вроде бы прихожу с работы, открываю квартиру — батюшки! Все разбросано, все на полу валяется: тряпки разные, картошка на кухне. Огляделся — ничего не могу понять. И вдруг понял: обокрали! Стал проверять, что унесли: три моих костюма, индийский пуловер, вазу хрустальную, рог позолоченный — мне его на пятидесятилетие сослуживцы подарили, часов настенных не обнаружил. Посмотрел на женино пальто — половины воротника нету. Хотели, значит, злоумышленники воротник из песца унести, а он на половине и оторвался… Проснулся — холодный пот на лбу: жалко все-таки добра. К чему бы этот сон, а?