Лев Правдин - Ответственность

— Устала. Тогда мы тебя проводим. Да, Тася?

Тася ничего не успела ответить, потому что мама взяла ее под руку с другой стороны, и они пошли теперь уже втроем.

…Вот какое это было время. Что там сейчас? Что уцелело в малоохтинском раю?

Когда умерла бабушка, Иван сразу с похорон зашел к Тасе, они вместе решили, что ему не надо больше отсюда уходить. Зачем, если весь мир — это они двое. Рай!

Вначале было слово, и слово было — любовь. Они лежали в темноте и впервые от сотворения мира разговаривали.

— Ты думал, я маленькая?

— Нет. Не помню.

— Ты даже говорил мне об этом. Много раз.

— Ты и на самом деле маленькая.

— Нет, я настоящая. Взрослая. Посмотри. Дай-ка ухо: у нас будет ребенок.

— Какой ребенок?

— Почему ты так испугался?

— Нет. Просто как-то неожиданно.

— Вот. Оказывается, это ты маленький. Ничего не знаешь.

— Не знаю. У меня никогда не было.

— Детей?

— Ну что ты! Нет. Как с тобой.

— Будет ребенок. Настоящий. Толстый, как ты.

— Я не толстый.

— Ты его будешь любить?

— Не знаю.

— Меня-то ведь любишь…

— Ну, люблю…

— Сказано нерешительно. Повтори еще.

— Люблю.

— Не верю. Еще повтори.

— Если бы не верила, я бы не был здесь с тобой.

— Раньше у тебя получалось убедительнее. Что-то тебе мешает…

— Может быть, обстановка?

— Разве у меня так плохо?

— Мне никогда еще не было так хорошо.

— Тогда что?

— Наверное, неожиданность.

— Ты чего не ожидал? Что я так тебя полюблю, что все тебе отдам?

— Нет. Мне тоже для тебя ничего не жалко. Хочешь всю мою жизнь?

— Конечно. Я только на это и рассчитываю. А ты?

— И я. Мне моя жизнь не нужна без твоей.

— А мне моя.

— Значит, все у нас в порядке.

— Так чего же ты растерялся?

— Я, по-моему, не терялся. Я в форме.

— А когда я сказала о ребенке.

— Ты мне даешь две прекрасные жизни за одну мою заурядную. Вот отчего.

— Видишь, как я тебя люблю. Поцелуй меня за это…

Первая от сотворения мира ночь. Они уверены, что первая, и они правы. Он спросил:

— Когда будет ОН?

— Еще не скоро. Не раньше, чем через девять месяцев. Так говорят.

— Ужасно. Как долго! Кто говорит?

— Все.

— Так долго ждать…

— Мы ничего не будем ждать. Мы будем жить. Нам будет хорошо.

Да, было такое время, такой час жизни, когда все потеряло свое значение. Начиналось что-то совсем новое, и ни она, ни он не знали еще, что же имеет значение, а что не имеет. Для них или для всего мира? Это тоже несущественно: весь мир — это они двое.

Такое время было. Когда?

Круг воспоминаний замкнулся. Таисия Никитична ждала на высоком крыльце, а машины все еще нет.

Снова с неистовым ревом пронеслись самолеты, только теперь в обратную сторону, и Таисии Никитичне показалось, что их стало меньше. Пронеслись и смолкли за лесом. Там был аэродром, где ее ждал самолет, а она ждала машину, которая вот уже полчаса как вышла из штаба и никак не могла дойти.

Нет, она ничуть не жалела о потерянном времени. Ведь она побывала в раю. Хоть полчаса.

В прошлое — каким бы оно ни было, рай оно или ад — иногда необходимо заглядывать, и не только когда надо скоротать ожидание. Ну, хотя бы и для того, чтобы крепче стоять в настоящем.

…Из темноты донеслось глухое урчание. Машина. Наконец-то!

Машина летела на предельной скорости, это можно было заметить только по отчаянным ударам потрепанных шин и по завыванию ветра за стеклами, потому что спидометр не работал.

Казалось, что машина с грохотом продирается сквозь какую-то плотную, черную массу. Удивительно, как она уцелела, эта хватившая горя машина, да еще при такой лихой езде. Уцелела и уверенно летит сквозь кромешную тьму, вселяя надежду на то, что все кончится благополучно.

И шофер — пожилой, усатый, чисто выбритый — тоже вселяет надежду.

Но, несмотря на это, Таисия Никитична попросила:

— Нельзя ли потише?

— Никак нельзя, — ответил шофер с той почтительной снисходительностью, с какой разговаривают шоферы больших начальников с начальниками поменьше. — На ней, если потише, мотор глохнет. Только на полном газу и тянет, такой у нее характер.

Таисия Никитична покосилась на шофера: разыгрывает или говорит правду? А он ворчливо продолжал:

— Я их, эти трофейные машины, терпеть ненавижу.

Ясно, разыгрывает: машина-то наша, «эмка».

— Какая же она трофейная?

— Считайте, как хотите. Ее сначала немцы захватили, а потом, значит, мы обратно отбили. Чего-то они там с ней сотворили — я не пойму: на малых оборотах не тянет, хоть ты что! Порченая машина. А нашему полковнику нравится. Он тихо не любит.