Дмитрий Снегин - Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести

Маховенко слушал словообильную Ольгу, казалось, с удовольствием. А потом мягко сказал:

— Никакая вы не медсестра. Будете работать нянечкой.

Многое увидела и многое уже пережила Шумская до того, как попала в Южный городок, и, кажется, притерпелась к горю. Но то, что она увидела здесь, пошатнуло ее здоровье, притупило сознание, и она нуждалась в опоре. И было просто счастьем, что она встретила такого человека, как Маховенко!

Жизнь в лагере-госпитале, которую она застала, уже протекала по режиму, установленному немцами после того, как убедились, что русские военнопленные живучи и в отличие от французов не мрут, как мухи.

Сейчас, видела Шумская, люди мерли. Их поедом ели черви и клопы, но умирали они от голода. Трупы раздевали донага и складывали между умывальниками, там, где еще недавно после утренней побудки весело плескались обнаженные до поясниц красноармейцы. Трупы отливали желтизной, как бревна, лишенные коры. На бедре каждого выводили большими цифрами личный лагерный номер. Потом их хоронили. Шестеро ходячих красноармейцев составляли учрежденную лагерным начальством похоронную команду, укладывали трупы в армейскую тачанку и, впрягшись в нее, везли свою страшную кладь на западную окраину лагеря. Там и сваливали трупы в глубокий противотанковый ров. Так изо дня в день, каждое божье утро.

Провожая печальную процессию взглядом, Шумская содрогалась от мысли, что, может быть, и ее повезут через весь лагерь к противотанковому рву. «Не хочу умирать!.. Не хочу, чтобы меня раздели!.. Не хочу, чтобы поставили клеймо! Не хочу... Не хочу-у!»

В такие минуты рядом с ней оказывался Маховенко. Будто слышал крик и боль ее души. Он не утешал, не жалел. Он втягивал в работу: наши советские люди, попавшие куда в худшую беду, чем мы, ждут твоих заботливых рук, ласкового слова, теплой улыбки. Это в твоей власти, против этого фашисты бессильны, иди работай!.. И она шла — от койки к койке, с тревогой и надеждой смотрела на тех, кто лежал на них, а главное, как лежал. Рыжий великан Фурсов — да, страшно худой, костистый, но все равно великан, — укрылся разной одежонкой, укрылся с головой и согревает себя собственным дыханием. Значит, жив Фурсов, живет рыжий великан. А вон тот чернявый, попавший в лагерь на прошлой неделе с очередной партией раненых военнопленных и назвавший себя Муслимом, не смог натянуть полу своей шинелишки и на подбородок. Закоченел. Его снесут в умывальную, и старший по упряжке Саня Бухов разденет его, выведет на бедре номер, а потом...

— Надежда Аркадьевна, зайдите, пожалуйста, в палату челюстников!

Это опять Маховенко. Ему труднее, чем остальным. Немцы недовольны им: нарушает установленный в лагере режим. Что из того, что он врач. Режим есть режим, извольте подчиняться! Но подчиняться надо тоже уметь. Иван Кузьмич умеет... Об этом и о многом другом думает Надежда Шумская, зябко кутаясь в телогрейку. На дворе декабрьские морозы, а паровое отопление бездействует. Это тоже входит в лагерный режим. Но пока человек жив, он не перестает бороться и надеяться...

Как успела заметить Шумская, раненые объединялись по признакам ранения. Безрукие тянулись к безруким, полостники к полостникам. Ревнивую симпатию проявляли друг к другу безногие. Особую группу составляли так называемые челюстники. Многие из них могли ходить, действовать руками. Они двигались, и это было их главным преимуществом. Двигаться — это само по себе благо, а в лагерных условиях в особенности.

Когда Шумская вошла в палату челюстников, ее обволокло ласковым, расслабляющим теплом. И лишь потом она увидела посредине палаты пылавшую жарким огнем буржуйку. Под нее приспособили бочку из-под бензина, а на трубы пустили водосливы.

Раненые усадили Шумскую возле печки на самодельный табурет.

— Наслаждайтесь, сестричка!

Она наслаждалась. Тепло разливалось по ее телу вместе с токами крови — от сердца к рукам, ногам, лицу. Ее долго знобило, но это был желанный, сладостный озноб. Засыпая, она попросила:

— И в другие... буржуйку бы.

Буржуйки появились во всех палатах, но их, кажется, установила похоронная команда во главе со старшим по упряжке Александром Буховым.

По вечерам, когда раненые забывались, кто в бреду, кто сном, сестры собирались возле буржуйки. Грелись. Отдыхали. Вели недозволенные разговоры. Мечтали. Когда вечер и в печке смутно и беспокойно мечется изменчивое, живое пламя, мечтается о многом.