Дмитрий Снегин - Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести

Молва о бесстрашном кавалере ордена Боевого Красного Знамени быстро разнеслась по округе. С уважением относились к нему окрестные жители; девушки сгорали от тайного желания познакомиться с ним, а родители представляли своим малым детям лейтенанта Фурсова, как всенародного героя. Стоит ли говорить, что мальчишки не чаяли в нем души и старались во всем походить на него.

Услыхав знаменитую фамилию, Аня разволновалась. От счастья, от гордости, стеснившей ее грудь. Не напрасно она исходила всю рожь, само сердце подсказало ей подойти к ольхе, где она увидела лейтенанта Фурсова. И спасла его от смерти. Была она горда еще и потому, что с ночи женщины то и дело вспоминали о лейтенанте Фурсове, говорили о нем. Где он? Как воюет? Что с ним? Такой не попадет в беду, а если и попадет, то смерть все равно не посмеет к нему прикоснуться. Он же Фурсов. У него орден Боевого Красного Знамени. Он отважный и непобедимый, как сам Котовский... Так говорили о Фурсове жители округи.

— Сюда, сюда! — зовет Аня женщин. — Я нашла его возле ольхи. Понимаете, это лейтенант Фурсов.

Душная пыльная волна, поднятая юбками, перекатывается через Фурсова. Множество ног — босых, в стоптанных туфлях, порыжевших сандалиях, брезентовых шлепанцах — сомкнулись вокруг него. Поднять бы голову, сказать, что никакой он не лейтенант, а он пошевелиться не может. Он борется со смертью — кто кого. А над ним голоса:

— Тот, кажись, был цыганистый.

— И ростом поменьше.

— Кажись, он.

Всех взволнованнее голос Ани:

— Он! Он! Это от крови рыжий!

Фурсов чувствует спиной: его пристально разглядывают.

— А орден ты видела у него?

— Дядя Яков отвинтил и спрятал, чтобы немцы не узнали.

Молчание. И кто-то убежденно:

— Фурсов, да не тот, а все наш человек.

— Как же не тот? — протестует Аня. — Он же, он! Ослепли вы, что ли?

— И правда — он!

Одни голоса пасмурные, другие — солнечно-жаркие, третьи — сухие, как песок.

— Пить! — просит Фурсов.

А женщины наперебой начинают его кормить. Всем, что припасли для лейтенанта Фурсова. Назойливые, как мухи. Приподнимают голову и толкают ему в рот — кто кусок хлеба, кто крутое яйцо, кто ломтик свиного сала. А у него во рту — Сахара. Язык, как саксауловая чурка, шершавый, колючий.

— Пить... пи-и-ить! — хрипит Владимир, и коричневая пена вскипает на его губах.

— Ой, дуры, дуры, — спохватывается одна из женщин и бережно, по-матерински, кладет его голову на обтянутое юбкой колено.

Аня помогает разомкнуть зубы, и женщина льет ему в рот молоко, пахнущее пеленками и детством. Молоко булькает, будто закипает в гортани, стекает за шею.

— Дай ему покурить... покурить дай! — настойчиво требует другая женщина и протягивает сразу две папиросы.

Фурсов не хочет курить. Он зажмуривается, он пьет. Весь смысл жизни для него сейчас заключается в том, чтобы напиться.

— Что вы делаете? Нельзя! — слышит он голос Федора. — Его же сейчас оперировать будут.

Женщины неохотно расступаются. Его подхватывают сильные руки. Прилипшая к бедру чья-то шинель волочится За ним. Федор с силой отрывает ее. Боль прокатилась по телу Фурсова, обожгла, как электрический разряд. Свет померк, и все исчезло...

Свет возвращается медленно. Он накатывается волнами. Сначала пепельно-серые волны, потом молочно-туманные, потом голубые. И — окно, огромное, в полнеба окно. Видны макушки деревьев — пыльные, облитые солнцем. «На третьем этаже я, потому и вижу одни макушки тополей», — думает Владимир и только теперь видит вокруг себя людей в белых халатах. Среди них знакомый гарнизонный хирург Степан Трофимович Ильин. Он, как мясник, весь в крови — руки, плечи, халат.

Строжится Ильин:

— Закрой глаза.

— Ногу отхватите? — Фурсов жалко улыбается от боязни и боли.

— Не говори глупостей. Сложим твою ногу. «Цыганочку будешь отплясывать, — не глядя на него, говорит хирург.

Он велит привязать руки раненого к операционному столу.

Потом ему делают наркоз. Фурсов закрывает глаза. Не он закрывает, глаза сами закрываются. Ему обязательно надо глянуть на большое — вполнеба — окно и на вершины тополей в нем. Сейчас. И не может. Ему лень. Да и вообще не понять, чего больше хочется: глядеть в окно или лежать с закрытыми глазами.

— Спишь? — голос у хирурга Ильина потусторонний.

— Сплю.

— Какого же черта болтаешь? — сердится Ильин где-то далеко-далеко.

Владимир тихо-тихо говорит:

— Степан Трофимович, я не сплю.

Пауза. И чей-то испуганный голос: