Дмитрий Снегин - Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести

Вернулся в совхоз. Трактористы мои чертыхаются: они успели поднять свыше пяти тысяч гектаров и их за ослушание оштрафовали.

Ефим, выслушав мой рассказ, снял очки, платком протер стекла и с укоризной сказал:

— Бороться надо, Сергей Афанасьевич, а не замыкаться в собственной скорлупе.

«И этот туда же — учить!» — рассердился я и на все лето уехал к Кудай-Кулю, славному озеру, невдалеке от которого ранней весной мы с Дожей разбили десять гектаров сада. Как я уже обмолвился, я хотел вовсе покинуть совхоз, но удержали яблоньки. Не дождавшись первых плодов, садовнику невозможно расстаться с местом, где он посадил деревца. Невозможно! Так они и удержали меня — на радость и беду. Впрочем, радость, беду ли приносят друг другу люди, с которыми ты живешь, близко общаешься, их жизнь неотвратимо входит в твою жизнь. К ним, к людям нашего Новопетровского совхоза, я привязался. Одних успел полюбить, другие вызывали уважение, третьи — интерес. Они удержали меня на месте. Исахметовы со своими детьми — Алмой и Игорем, Ефимушка, Батен, супруги Якубенко, Лиля, Дожа. Ну, и яблоньки, конечно.

Да, я собрался к Якубенко поговорить о случае с Ефимом Моисеевым. Я уже был в их доме. Вскоре после выхода из больницы, когда мне нежданно-негаданно предложили поехать в Новопетровский совхоз временно заменить директора: прежний срочно вылетел в Алма-Ату, где ему предстояла какая-то очень сложная операция.

Якубенко жили в Новопетровском с весны тысяча девятьсот пятьдесят шестого года. Степан работал главным бухгалтером, Феня в больнице. Тогда я переступил порог их дома со смешанным чувством. Оно и понятно. Я был тяжело ранен в разгар наступательных боев осенью сорок четвертого года и с тех пор ничего не слышал ни о Фене, ни о Якубенко. Между тем, с ними произошло немало интересного, поучительного и, быть может, трагического. Трагическое, впрочем, больше сопутствовало Фене...

Она сидит рядом с Якубенко на опрокинутом бурей дереве, и поздней осени солнце дарит им последнее тепло. У Фени заплаканные глаза. В сердце — ненависть борется с теплотой. Что-то страшит, радует и наполняет ранее неизведанной силой все ее существо. Якубенко тоже взволнован, отчего лицо его раскраснелось и брови кажутся не такими устрашающими.

— Как же быть, Степа? — первый раз называет его по имени Феня.

Он шумно дышит — перепил, пытается ухватиться за ускользающие мысли. С усилием побеждает хмель.

— По всему видать, война круто повернула на победу. Поезжай к моим старикам, в Кустанай, они за тобой присмотрят. Уберегут, — Степан закурил. Затянулся. — Сына мне роди. За такой подарок до окончания дней на руках носить буду. Вникла?

И она поехала. Словно отряхнула с себя все грубое, гадкое, что причинил ей этот наделенный властью, с пугающими бровями человек. Якубенко победил ее, но не сломил... не сломил! Теперь она на свободе. И не одинока — с нею сын. Он скоро подаст голос — ее утешение, ее будущее. Как две капли воды, он будет походить на Саню Ивакина — белозубый, курносый, улыбчивый. С нормальными бровями. Она где-то читала, что если сильно захотеть чего-либо, то так и будет.

Родился сын. В нее — русоволосый, белолицый. Только брови над васильковыми глазами изогнулись черными хищными дугами. А тут на счастье и война кончилась. Якубенко не сразу вернулся в родные края. Заглянул ненадолго в конце сорок пятого по пути с Дальнего Востока, привез жене и сыну подарки. И снова уехал — в Германию. Оттуда тоже слал посылки — гобелены, статуэтки и разные безделушки. Феню не звал. Да, признаться, она и не рвалась к мужу. Весной сорок восьмого его демобилизовали. Вскоре у них умер сын. Горе не сблизило, на какое-то время примирило. К тому же Якубенко оказался предприимчивым супругом. Все те трудные годы они жили безбедно. Феня сначала стыдилась и аккордеонов, и гобеленов, и фаянсовых девиц. Степан убеждал:

— Мы не в тылу отсиживались. Кровь проливали. Имеем право. Вникла?

— Люди разное говорят.

— От зависти.

«И то сказать — на чужой роток не накинешь платок», — думала Феня. Они воевали. Оба. И теперь не сидят сложа руки, работают. И все же ее коробило, когда по вечерам муж, сытно поев и сладко попив, принимался оценивать свои богатства. Усердно работая бровями, он деловито рассматривал полунагих русалок, танцующих в клубах синего тумана на берегу озера, и мечтательно басил:

— Картина. Пятьтыщ, — слитно получалось у него, отчего Феня ежилась, как если бы на нее пахнуло стужей.