Дмитрий Снегин - Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести

Наступил желанный день. Да, желанный, потому что начало пахоты — праздник... Я слушал как-то выступление одного столичного писателя. Немало хороших книг вышло из-под его пера. И вот выходит в свет новая, сказал он, я волнуюсь, радуюсь, как в юности, когда увидел напечатанным свой первый рассказ. Вот так и у нас, землеробов. Мы волнуемся тревожным и радостным волнением, когда встречаемся глубокой осенью или ранней весной с влажной, распахнувшей навстречу ласковому солнцу свои целинные просторы землей...

То утро выдалось сырое, мутное. От земли исходил синеватый туман. Небо заволакивали грязные рваные тучи. Но солнце делало свое благое дело. Оно еще находилось где-то глубоко за линией горизонта, а его лучи уже подсветили восток, и рассеянный свет волнами приливал на землю — сквозь рваные тучи, сквозь зыбкую пелену стекавшего в низины тумана. Оттуда, с востока, где небо и земля слились в волнах матового рассеянного света, на меня пошли (я стоял в противоположном конце загона) тракторы — уступами, один за другим. Они мерно и, казалось, одинаково рокотали. Но я различал их стальное пение, как голоса родных детей. Это вот Дожи, это Батен, а это моего Ефимушки трактор гудит. Ближе. Победнее. Радостней. И вот я уже слышу сплошной густой шум: острые блестящие плоскорезы взрезают тяжелый, влажно-маслянистый чернозем. Я вижу лица трактористов. Они что-то кричат мне, я пячусь, а они разворачивают машины и удаляются, укладывая в ровные ленты неопрокинутые пласты земли. Меня обдает горячей волной, в нос шибает бензином, горьким полынком, вкусным древним запахом обильно увлажненной земли. И я не удержался, восторженно закричал:

— Будьте благословенны, живые запахи земли!

И не заметил, как передо мной появилась миловидного обличья женщина в строгом, сшитом в перворазрядном ателье пальто, в крепких хромовых сапожках. Она была плотно сбита, подобрана, от всей ее ладной фигуры веяло энергией и властолюбием. И лишь глаза — круглые, голубоватого отлива — пугали отсутствием мысли.

Все это я успел заметить, пока размыкались ее без преувеличения алые, никогда не знавшие помады уста. Голос женщины оказался под стать глазам — с металлическим оттенком.

— Здравствуйте. Начальник облсельхозуправления Солодова Сидора Архиповна. — Рукопожатие энергичное, крепкое. — Я, кажется, поспела вовремя.

— Да, начали.

— Вижу. Но придется прекратить. — Из пухлого портфелика извлекается тоненькая книжица. — Вот, познакомьтесь.

Она протянула инструкцию, — никакого безотвального рыхления: глубокая пахота с оборотом пласта. Так и прописано — черным по белому. И утверждено. Я стою, оглушенный, а голос с металлическим оттенком требует:

— Соберите механизаторов. Здесь. Я проведу инструктаж.

— Воля ваша...

Люди слушают Солодову с любопытством.

Я пытаюсь объяснить начальнику суть дела, но Сидора Архиповна остается неподатливой, как кремень.

— Послушайте, я много лет работаю в сельском хозяйстве республики и, поверьте, кое-что смыслю в новейших методах агротехники.

— Понимаю, но посоветоваться с землей тоже бывает иной раз полезно, — говорю я и уже не могу сдержать неприязни.

— Я во всех областях истоптала землю собственными ногами. Знакома со всеми зонами. Терентий Мальцев — горе-экспериментатор. Неужели вы этого не видите. Словом, перестраивайтесь.

Она вложила инструкцию в портфелик, щелкнула замком. Я обратил внимание, какие у нее красивые, маленькие, собранные руки.

Да, Сидора Архиповна создана лишь давать указания, писать директивные инструкции. Поговорить, посоветоваться с народом, в ее понимании — зря потерять время. Трудно таким людям на свежем ветру, трудно. Их знобит, болезненно оттаивают души. В смелом суждении, в рискованном совете они усматривают подрыв своего авторитета и пугаются. И строжатся, не замечая того, или не желая замечать, что жизнь давно обогнала их...

У меня пропадает охота вести агрономическую дискуссию с начальством, которое я перестал уважать. Тоже с металлом в голосе я говорю:

— Терентий Мальцев живым делом занимается. — И к трактористам: — По машинам, ребятушки, за дело. Время не ждет.

— Только через мой труп! — выпрямилась Солодова и пухлые ее щеки побелели.

— Как вам будет угодно.

— В таком случае, до встречи в области.

И, действительно, дня через два после этого случая меня вызвали в область. Разговор состоялся короткий и не совсем приятный для меня. Надо было бы возражать, доказывать свою точку зрения, а я вдруг замкнулся угрюмо — делайте, мол, как вам заблагорассудится. Живет во мне такое дурное гордое самолюбие — не переношу окриков. Оскорбляют они меня. От ласкового слова готов горы перевернуть. От крикливой угрозы замыкаюсь — плеткой не перешибешь. Глупо, нелепо. А сколько огорчений и бед претерпел я в жизни из-за своего характера. Иногда и во вред делу оборачивалось, за которое болел душой. А вот поди ж ты. «Не оправдал доверия, — записали мне. — Занимайся садом!» — и отстранили от должности. Я было хотел решительно отказаться от такой милости, но с садом расстаться не мог.