Дмитрий Снегин - Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести

— Я не помешаю?

— Нет, — ответила она покачиванием головы, продолжая мурлыкать полюбившийся мотив.

Всходило солнце, и вершины сосен вспыхивали багряными кострами — попеременно: сначала у одиноких сосен-великанов, затем у стройных, как мачты, и ровных, словно подстриженных под гребенку; потом загорелся молодняк на опушках. И все погасло внезапно, пламя растворилось в обыкновенном дневном свете. От земли ударило запашистыми травами, а деревья, казалось, выпрямились и потянулись навстречу потоку солнечных лучей.

— Красиво так, а ты грустная.

— Уже не грустная.

— Что значит уже?

— Теперь мне хорошо, — Лиля вспыхнула. — Не воображай, что ты пришел — и грусть моя улетучилась.

— Чего не воображал, того не воображал, — чистосердечно признался Ефим.

Лиля рассмеялась.

— С тебя станется. — Ей вдруг стало легко дышать, говорить. Она спросила: — Ты сознательный, Ефим?

— По крайней мере, должен быть таким.

— И внутренне готов... то есть я хочу сказать — способен жить, — она выделила слово ж и т ь, — в коммунистическом обществе?

— Честно признаться, я не терзался подобными проблемами, а просто стараюсь быть таким.

«Да, просто», — думала Лиля, а перед мысленным взором все всплывала встреча Алмы и Ефима, и то, как они целовались, и то, как розовели их лица, и как срывались взволнованные голоса. А ей почему-то верилось с того метельного дня, когда Ефим появился в совхозной конторе, что это ее счастливая судьба. Сердце громко и часто стучало — судьба, судьба... Не судьба. Валентинкина вздыхает — прутик весь изломан. Брошен.

Ефим только теперь догадался, какие чувства волновали Лилю, и смутился, не подозревая, что наносит девушке новую тяжкую рану: такого она еще больше желала, больше любила. Лиля крепко-крепко зажмурилась, сжалась. Надо совладать со своим чувством, сберечь его. Ведь настанет и в ее жизни такой час, когда счастье постучится к ней, скажет: «Я — твое, принимай».

— Все сложнее, глубже, — шепчет она. — Если хочешь знать, я однажды поступила так подло, так подло. Я с подругой держала экзамены в горный институт. Я не прошла. А подругу приняли, потому что у нее была справка о двухгодичном рабочем стаже. Поддельная. От зависти я выдала подругу. Исключили ее. Как вспомню, — сгораю от стыда. Понимаешь — не по чести поступила, а от зависти выдала!

— Я все понимаю, Лиля... прости.

Не скажи этих слов Ефим, она, пожалуй, так и не освободилась бы из того сладостного плена тревог, надежды, ожидания, что захватил ее с появлением в их совхозе этого парня, а теперь вдруг что-то произошло — неуловимое, необъяснимое, в одно мгновение. Лиля совсем другими глазами увидела себя, Ефима и рассмеялась.

— Ничего ты не понимаешь. Ни столечко, ни полстолечко!

Много позже, быть может, в тот день, когда Валентинкина между прочим бросила ему упрек: «В других совхозах комсомольцы овладевают смежными профессиями, а наш комитет все дрыхнет», — он понял, что все произошло оттого, что Лиля старше его и по возрасту и по опыту жизни. Оттого она тогда приобрела превосходство и свободу. Во всяком случае, она не оказалась мелочной и злопамятной. Они продолжали дружить и помогать друг другу. Он благодарен Лиле и за ту подсказку о смежных профессиях. Сам он без колебания овладел трактором, хотя понимал, что у шофера и пути подлиннее и жизнь повеселее. Но не это прельщало Ефима. Он знал: тракторист — вот кто делатель хлеба. Он любил хлеб. И землю, в которую бросалось хлебное зерно. Он чувствовал плуг и черноземный пласт, умел слушать, как прорастает зерно, когда оно уложено глубоко и когда мелко. Он впитывал в себя запахи влажной степи и созревающей пшеницы, как впитывал рассказы старожилов о суховеях, закатах и восходах, предвещавших засуху, как впитывал наставления главного инженера и главного агронома. Он был наделен пытливой натурой, жадной к познанию и щедрой, как солнечный ливень, на отдачу.

И доверчив, словно ребенок. Это было его счастьем. Хотя иной раз дорого обходилась ему эта доверчивость. Вот и я однажды воспользовался доверчивостью Ефимушки. Не то что воспользовался, а так случилось.

Много воды утекло с того дня, как мы познакомились с ним в больнице и я получил назначение в Новопетровский совхоз. Я не только, как говорится, познакомился с природно-климатическими условиями, а успел свыкнуться с ними и начал кое-что понимать на языке ветра, облаков, солнца, а главное, на языке кормилицы нашей — земли. Пониманию природы я настойчиво обучал трактористов и всех механизаторов, потому что без таких знаний трудно стать настоящим хлеборобом. Вот тут-то и сказались удивительные способности Ефима Моисеева. Мы сблизились. Надо заметить, что на нашу уже давно не целинную пашню пошел в наступление враг земли — эрозия. Мы решили отказаться от классического оборота пласта и перейти на безотвальную пахоту по методу народного умельца Терентия Мальцева.