Дмитрий Снегин - Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести

— Рядом. Я поранила себе палец — проволокой разрезала, вот этот. Побежала в больницу. Ноги так вытерла, так вытерла: я же сознательная — чистота залог здоровья. Вхожу в перевязочную, а там Федосья Ипполитовна. Как закричит: «Куда прешься в таких сапожищах? Здесь не конюшня, а больница». Я ей говорю — вытерла. А она свое: «А это кто — святой дух наследил!» Но не я же! А Федосья Ипполитовна: «Все вы одинаковые — с черными душами». Вы подумайте, Сергей Афанасьевич, так и сказала — с черными душами! Все! Да как она смеет?!

«Не должна бы сметь, не должна!» — с огорчением думаю я. Но Райча не дает думать. Святой гнев прошел, и вдруг нежная задумчивость преобразила ее матовое личико. Она склонила свою в кудряшках голову набок, как бы прислушиваясь к чему-то, и тихо спрашивает:

— А вы не заметили, какое бледное лицо у Игоря? Интересное. Загадочное. Он танцует? Не знаете? — И самоуверенно: — Я надеюсь, танцует.

Ефим устроил новоселье, не дождавшись отца. Квартиру он получил еще в октябре, и дальше откладывать такое торжество было просто неловко. К тому же приставали ребята: давай, давай!.. У них свой резон: Ефим держал квартиру под замком и ни одна посторонняя душа еще не побывала в ней. Что за причина — никто не знал. Пытались выведать у Райчи, да куда там: похитрее братца оказалась. С понятным любопытством ворвалась ватага к Моисеевым в назначенный час. И кто умеет видеть, раскрыли рты: стены квартиры украшали яркие забавные жар-птицы, золотые пшеничные поля, сказочные кони, яблони с румяными яблоками.

Удивления и восторга было столько, как потом рассказывала Батен, что они не вместились в комнатах. К тому же у Ефима где-то работал прерыватель, и комната освещалась то матово-белым, то голубым, то оранжевым, то зеленым светом, а потом вдруг вспыхивала всеми цветами радуги.

Я на торжестве не был, а послал в распоряжение Райчи три бутылки шампанского. Я знал: Ефимушка вообще не жалует зеленого змия, но шампанское, что же — виноградный сок.

Если б я предвидел, какой бедою обернется вся эта затея! Уже в тюрьме, вспоминая о прошедшем, Моисеев пришел к твердому убеждению, что кто-то в разгар пиршества вместо шампанского подсунул ему злого ерша.

Но, удивительное дело, он все отлично помнил... Раньше всех ушел чем-то огорченный Игорь. Никто не догадывался, что ему стали невтерпеж прилежное внимание и болтливость Райчи. Зато развеселились Дожа и Батен. Он виртуозно играл на домбре, а она пела. Все любовались ею. Потом собралась домой Алма, и Ефим, оставив гостей на попечение своей хлопотливой сестры, пошел ее проводить.

На улице их обожгло морозцем, и в голову парню, что называется, шибанули пары. Заплетающимся языком он заявил:

— Т-ты мне н-нравишься.

— В старину наши джигиты воровали девушек и увозили в далекие края на быстрых, как степной ветер, скакунах. Теперешние кавалеры на такое не способны, — смеялась Алма.

— Я увез-зу т-тебя. На т-тройке с б-буб-бенцами! — клялся Ефим.

Возле дома Исахметовых они остановились под березой. Не твердо держась на ногах, он до смешного серьезно попросил:

— Р-разреши мне т-тебя п-поцеловать?

И совершенно серьезно ответила она:

— Ты пьян, Ефим. Прокатись сначала на тройке, охлади кровь, развей хмель. — И ушла, не подав руки.

Возвращался он домой неведомыми путями. Заснеженная тропа привела к дому, у которого стояла кошева, запряженная парой. Мела поземка, и казалось, лошади были закованы в белые панцири. «А вот и прокачусь, — мелькнула хмельная мысль. — А потом поставлю на место. И из-зви-нюсь, должны понять — люди». Ефим принялся непослушными руками развязывать ременной повод, стянутый вокруг телефонного столба. Не услышал, как из-за угла дома вымахнул человек, закричал: «А, бандюга, лошадей воровать!» — и в то же мгновение перед глазами Ефима мелькнуло лезвие ножа. Он отшатнулся. Боли не почувствовал, а липкую парную теплоту. Потом ударили по голове. Слетели очки, и он потерял сознание.

Очнулся от резкого крикливого голоса.

— Будьте свидетелями! Хотел ограбить... На лошадей и — был таков.

Ефим открыл глаза, близоруко сощурился, но ничего кроме желтовато-мутного света лампочки, высоко подвешенной к потолку, не увидел. Кто-то помог подняться. В мертвой тишине сказал (Ефим узнал голос Саймасая):

— Я уведу его. Завтра разберемся.

— Отвечаешь головой, ты свидетель.

— Свидетель, да!

По голосам Моисеев узнал Феню и ее мужа Якубенко. И никак не мог сообразить, почему он здесь. Уже доверчиво опираясь на руку Исахметова, разоткровенничался: