Николай Горбачев: Битва

— А в Москву? Как бы вы посмотрели, Валерий Павлович?

Гладышев тоже шевельнулся за столом, выходя из задумчивости, его словно нисколько не затронуло сообщение Фурашова, и он просто сказал:

— Не знаю… Мне все равно. В любое место.

— Ну хорошо. Рапорт останется у меня.

Догадавшись, что разговор окончен, Гладышев поднялся и уже спокойно — лишь в вязкости голоса еще сказывалось недавнее напряжение — спросил:

— Я свободен?

…Над Шантарском, откуда-то взявшись, нависли тучи: в кабинете разом потемнело, сумеречная синь окрасила воздух, налилась в углах до черноты, духота стала смолисто-густой, упругой, ткни — и кулак отскочит, как от резины. Вместе с удушливостью, с темнотой Фурашов вдруг почувствовал навалившуюся тоскливость, прорвалось то, что словно бы удерживалось до этой поры невидимой преградой, заслонкой: ведь он же ничего не сказал Гладышеву! Он должен был сказать, поддержать, ободрить по-человечески. Ведь Гладышев за тем приходил, а не только с этим рапортом!

Рывком поднявшись из-за стола, Фурашов быстро пересек кабинет, открыл дверь в приемную: Гладышева уже не было. Поспешно подхватился, выпрямляясь, Любочкин, весь его вид — короткая, «под бокс», прическа, жесткие волосы, острое лицо, пружинистое тело — выражал неподдельную готовность.

— Инженер-майор Гладышев ушел? — медленно, понимая всю бессмысленность вопроса, спросил Фурашов.

— Так точно! По виду доволен, товарищ генерал.

Фурашов понял: возвращать Гладышева с дороги, пусть он, возможно, не покинул штаба, бессмысленно — уже возникла моральная граница…

— Кажется, дождь, гроза собирается, — чувствуя какое-то непонятное, но явное затруднение генерала, сказал адъютант Любочкин.

— Да, гроза, — машинально повторил Фурашов, думая совсем о другом, и вернулся в кабинет…

Как ни собиралась в этот день гроза, она все же не собралась, то ли не наступил еще какой-то свой черед, то ли просто незримый ветер, гулявший в поднебесье, безжалостно раскидал тучи, разметал их, угнал за горизонт. Гроза разразилась лишь на третью ночь — клокотала в темени громами, проваливалась на бескрайнюю степь, на притихший, затерянный в ней Шантарск шумными вертикальными обвалами ливня, — разразилась, как бы специально выждав момент, когда гости Фурашова разойдутся по домам, укроются под надежными крышами.

А пока здесь, в маленькой квартирке Фурашова на втором этаже, застолье вошло в ту фазу, когда стало возбужденным, шумным и малоуправляемым, и Фурашова это нисколько не смущало, напротив, он радовался этому беспечно, взирал на все, как человек, которому свалилось редкое, давно не выпадавшее счастье. Он суетился, беспокоился, старался угодить каждому, сказать какие-то добрые слова, весело и беззаботно включался в разговоры, удивляясь своей раскованности и отдаваясь этому чувству без оглядки, сполна. Он не помнил, когда у него собиралось такое застолье, когда в последний раз он так чувствовал себя: походило действительно на свалившееся чудо.

Поначалу Фурашов рассчитывал: вечер пройдет тихо, скромно, будут немногие — Мореновы, Валеевы, Лидия Ксаверьевна, Маргарита Алексеевна. Днем Марина с Катей звонили ему, уточняли:

— Стол накрывать как договорились или будут еще гости?

А потом, уже к вечеру, Катя, позвонив, объявила:

— Папочка, поставили два лишних прибора. Знаем: в последнюю минуту еще кто-нибудь объявится.

Он посмеялся:

— Ладно, ладно! Поставили — и хорошо!

Дочери будто в воду глядели — спустя полчаса дверь его кабинета распахнулась, и Фурашов глазам не поверил: продолжая между собой шумный, оживленный разговор, входили Умнов, Коськин-Рюмин, Моренов, замыкал процессию Валеев. Он от двери шутливо заговорил:

— Вот, пожалуйста, прокол, Алексей Васильевич! Можно начштаба уже снимать с должности — служба разведки не сработала. Докладывали — рейс обычный, а какой же обычный?! Главный конструктор системы и корреспондент центральной газеты пожаловали!

Со смешанным чувством беспокойства, радости, замешательства Фурашов поднялся за столом и так и стоял, не зная, что делать. Располневший заметно, Умнов был в светло-сером костюме, изящном и добротном, в белой сорочке, при галстуке — полосатом, в тон костюма. Он надвигался на Фурашова, опередив всех.

— А мы что, лыком шиты! — задорно на ходу отвечал он Валееву. — Задумано было нагрянуть! Мы вот с Константином Ивановичем в академии были большими конспираторами, потому ваша разведка, Федор Андреевич, и не сработала. Козырь у нас больше!