Арон Эрлих - Молодые люди

Комсомольские дружины содействия милиции очень скоро вышли за пределы первоначально намеченного круга действий. Общегородской комсомольский штаб содействия милиции стал в то же время и ревностным помощником клубных организаций. А так как клубных помещений было еще мало и чем привлекательнее, чем разнообразнее и интереснее становились в них вечера, тем большие толпы безбилетных бушевали у входа перед контролерами, — у Алеши возникла мысль о создании уличных бригад самодеятельности. Скоро весна. По вечерам на площадях можно будет собирать молодежь, занимать их песнями, танцами, музыкой, разъездной концертной программой на грузовиках, перебрасываемых из одного конца города в другой, а то и маленькими спектаклями на особо сколоченных подмостках. Бригады затейников можно будет также рассылать по вечерам в самые общежития молодежи. Конечно, Вадим Королев стал душой этой новой затеи, — по всем клубам он сколачивал к весенне-летнему сезону группы певцов, музыкантов, чтецов, плясунов, любителей драматического искусства. Подбирались программы, шли усиленные репетиции.

Возрастающая спаянность четырех жильцов комнаты все сильнее отчуждала пятого. Витька Глушков не поддавался никаким увещаниям, никаким попыткам товарищей втянуть его в общее дело.

Он все больше томился, скучал, все чаще задумывался над былой своей вольной жизнью. Налегке перебирался он раньше за тысячи километров — из хмурых северных лесов в сверкающие под обильным солнцем края субтропиков; пресытился южными прелестями — сорвался в новый дальний путь; через какие-нибудь пятнадцать суток очутился на Дальнем Востоке, просторы Тихого океана расстилались перед ним… Вот это была жизнь!.. Гуляй, где хочешь. Хватай, чего душа потребует. В ту пору и появилась среди множества рисунков на его теле особая надпись по животу над самым пупком: «Все трын-трава!» Привольно жилось Витьке на свете с этой истиной! А теперь…

Но вот однажды принес Витька Глушков со стройки домой отходы пиломатериалов, стал что-то усердно мастерить по вечерам. В комнате валялись стружки, запахло лаком и красками, гвозди разных форм и размеров рассыпаны были на стульях и по полу.

Однажды Анастасия Степановна, застав Глушкова в комнате одного за этой работой, поинтересовалась — что он такое строит?

Витька сначала ответил уклончиво: «Да так… Одну штуковину!» Потом признался: «Полочку для книг». Он показал рисунок в журнале, по образцу которого решил испробовать руку. То была действительно очень изящная полочка с пышными узорами.

— Для книг? Какие же у тебя книги? — удивилась воспитательница.

— А то я для себя?.. Я… на продажу делаю. В воскресенье на рынок снесу.

Анастасия Степановна сказала: «А-а-а!» — с нотками сожаления, но потом одобрительно похлопала Глушкова по плечу. Все лучше, чем по чужим комнатам шататься, водку глушить…

Всю неделю Витька мусорил в комнате, не обращая внимания на упреки и ворчание сожителей. Заднюю и обе боковые стенки он унес в деревообделочную мастерскую строительного треста и вернулся оттуда с заготовками, затейливо обточенными на токарном станке. Теперь оставалось только соединить воедино составные части, покрасить и отлакировать готовое изделие — истинное произведение столярного искусства, в которое вложено было столько усердия и любви.

В воскресенье Витька надел свой новый костюм и унес полочку из дому. Но не на рынок он пошел, а на Суворовскую улицу. Полочка была задумана как новый повод для визита к Кате. Полочка была подарком «сестренке».

Проходили дни, в комнате общежития появилась обнова — Самохин купил себе велосипед. Возвращаясь домой, он любовно возился в коридоре над машиной, тщательно вытирал тряпкой шины колес, потом вкатывал машину в комнату и специально запасенным замшевым лоскутом подолгу оглаживал раму, руль с пробковыми наконечниками, пружинные основы подседельника.

Поздно вечером — всех позже — возвращался домой Громов, и его сразу осаждал Вадим Королев со своими разговорами. Но Алеша никак не был расположен выслушивать бесконечные сообщения о музыкантах, чтецах и танцовщиках. «Ладно, Вадим, ладно! Расскажешь как-нибудь в другой раз поподробнее! — отбивался Громов. — Сейчас дай отдышаться». Он стаскивал с себя через голову толстую байковую, на застежке-молнии блузу, жаловался, что в комнате нестерпимо жарко. «Да когда же в другой раз? Вторую неделю добиваюсь с тобой посоветоваться, а ты все «в другой раз, в другой раз», только и слышу… Ну!» Алеша отмахивался обеими руками, потом прикрывал уши ладонями. «Да что я тебе, режиссер? Со мной советоваться! Ни черта я в этих делах… Действуй сам, по собственному разумению. Да смотри только, чтобы с теплыми днями все было у тебя на мази, как задумано! Головой отвечаешь, — вот тебе и весь сказ!» — и Алеша звал всю компанию за стол, всех звал, со всеми был приветлив и только Глушкова не замечал, взглядом его не удостаивал.